Михаил Катков. Молодые годы - [16]
Детство и отрочество Ивана Сергеевича Тургенева тоже вряд ли можно считать безоблачным и счастливым, о чем он сам неоднократно говорил и писал позднее. Нескучный сад, Воробьёвы горы, окружающие его влюбленного героя в повести «Первая любовь», или быт усадьбы на Остоженке стали не образами света и добра, а приобрели черты тревожного, драматичного и противоречивого мира дворянской семьи. В них проглядываются сложные коллизии реального взросления писателя, проходившего в Москве, но чаще в провинции — в фамильной усадьбе Спасское-Лутовиново, что находилась в десяти верстах от уездного города Мценска Орловской губернии.
Это было огромное поместье с большим домом в сорок комнат в виде подковы и церковью напротив, с многочисленными службами, оранжереями, винными подвалами, кладовыми, конюшнями, со знаменитым парком с липовыми аллеями, березовой и сосновой рощами и фруктовым садом. В начале XIX века усадьба представляла собой даже не «дворянское гнездо», а была столицей маленького царства, со своим двором, свитой и барыней-государыней.
Будучи ровесником Каткова (Тургенев родился 28 октября 1818 года, на три дня раньше Каткова), имея полную семью, и отца, и мать («мамашу», maman), маленький Иван вместе со старшим братом Николаем испытали все прелести «домашнего» воспитания с жестким распорядком дня и наказанием розгами вплоть до 10 лет. Хозяйка дома Варвара Петровна — мать братьев Тургеневых, для своего времени умная и образованная женщина и одновременно властная и деспотичная помещица-крепостница — держала в страхе своих детей.
«Чуть не каждый день секли будущего владельца Спасского, за всякую мелочь, за каждый пустяк, — пишет В. Н. Топоров в книге „Странный Тургенев“. — Достаточно полоумной приживалке шепнуть что-нибудь Варваре Петровне, и та собственноручно его наказывает. Он даже не понимает, за что его бьют. На его мольбы мать отвечает: „Сам знаешь, сам знаешь, за что я секу тебя“. На другой день он объявляет, что все-таки не понял, за что его секли, — его секут вторично и заявляют, что так и будут сечь ежедневно, пока не сознается в преступлении»[75]. Такова была удручающая повседневность тургеневского детства, не оставившего в душе писателя ни одного светлого воспоминания.
Младшего, любимого сына Ивана и мать связывали очень непростые отношения, о чем впоследствии поведал писатель в своих произведениях. Вокруг утонченной, но в душе изломанной Варвары Петровны сложился характерный уклад, заставивший ее сына дать себе аннибалову клятву — навсегда покончить и разорвать связь с теми явлениями поместного быта, которые возмущали достоинство человека.
Как объяснял позднее сам Тургенев, его аннибаловская клятва имела конкретного врага. «В моих глазах, — писал он в 1868 году, — враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца — с чем я поклялся никогда не примириться. Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить. И я не думаю, чтобы мое западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания ее особенностей и нужд»[76].
Аннибаловы клятвы Герцена и Тургенева стали зерном созревания их будущего мировоззрения. Это действительно была своеобразная религия, точнее — формирующаяся идеология решительного неприятия существующих порядков, различные направления которой, революционно-демократического или либерально-западнического свойства, особой разницы, в представлении Каткова, после 1861 года не имели. Постепенно эта новая религия приобрела законченную форму со своим пантеоном героев, священными обрядами и святилищами.
Уже по советскому ритуалу увековечивать памятные места, связанные с борьбой «за освобождение народа от деспотизма», в декабре 1978 года на Воробьёвых (тогда еще Ленинских) горах был открыт постамент к прошедшему стопятидесятилетию знаменитой клятвы. Этот 1978 год — знаменательный год моей жизни, год окончания школы и выбора дальнейшего пути. Как и многие московские выпускники тех лет, наш последний звонок мы отмечали катанием на речном трамвайчике с остановкой на Ленинских горах. Совсем недалеко от того места, где будущие революционеры-демократы давали свои аннибаловы клятвы.
В тот же год вышла книга о Каткове и его изданиях В. А. Твардовской[77], дочери главного редактора «Нового мира» — ведущего журнала советской либеральной интеллигенции. Монография вышла в свет в год 160-летия со дня рождения М. Н. Каткова, в год его некруглого юбилея, который никто в Советском Союзе, понятно, не отмечал. Однако благодаря труду Валентины Александровны, в профессиональной научной среде возник интерес к фигуре главного публициста, редактора и зачинателя политической журналистики имперской России.
Идейное противостояние Герцена и Каткова, смысл и значение их жизненного перекрестка стали доходить до современных историков уже в ином свете.
Евгений Владимирович Маркелов (1962–2010), обратившийся к изучению этого идейного противостояния, как полагает его друг Л. А. Наумов, имел в виду не столько противопоставление одного другому, а стремился выйти на некоторый синтез их идей, доказать востребованность наследия
