Михаил Катков. Молодые годы - [12]

Историю отечества всякий прочитывал и понимал по-своему. Пушкин, еще молодой поэт, в 1818 году, ознакомившись с только что вышедшими томами, отозвался эпиграммой:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Со временем отношение Пушкина к труду Карамзина изменилось. Фактически он стал преемником историографа, продолжил работу практически на том месте, где остановился Николай Михайлович. Драму «Борис Годунов», написанную в ссылке в Михайловском в 1825 году, он посвятил памяти Карамзина, а уже впоследствии наследовал изысканиям историографа, приступив летом 1831 года к написанию научной «Истории Петра I». Критическое отношение к Петру сближало Пушкина и Карамзина. Карамзин собирался закончить свою историю царствованием первых Романовых, но не успел исполнить замысла, доведя изложение до главы «Междоцарствие 1611–1612». Как полагают исследователи, смерть Карамзина во многом объяснялась его потрясением, вызванным другим «междоцарствием», свидетелем которого ему суждено было стать за полгода до кончины.

Зима 1825: Петербург — Москва — Чухлома

14 декабря 1825 года вошло в историю России как начало борьбы революционеров против государственного строя. Свет и тени, сумерки и отблески этого короткого зимнего дня долгие годы будут вдохновлять всех противников русского традиционного миропорядка на новые выступления и жертвы, пока в роковом феврале 1917 года трагедия очередной смуты окончательно не обрушит существовавшую веками российскую монархическую государственность.

Клятвы на алтаре борцов с самодержавием приносили последователи декабристов — радикалы всякого рода и либералы-оппозиционеры. Они становились апологетами разрушения и ниспровержения основ государства. Или, как писал Ленин в отношении революционеров из разных сословий, они, таким образом, прокладывали этапы освободительного движения в России.

Свобода и разрушение.

Так утверждалась одна новая традиция взамен и вопреки прежней, старой. Одна вместо другой. Традиция разрушения и ниспровержения против традиции охранения государства. Что оставлять от прошлого, а от чего отказываться? Что есть созидание? И почему развитие вдруг оборачивается бездумным отрицанием всего предшествующего опыта? На все эти вопросы каждое поколение пытается дать собственные ответы, но при этом история, как заметил В. О. Ключевский, ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков.

Восстание 14 декабря последователи Карамзина называли «вооруженной критикой» на его «Историю государства Российского». И, как считал Юрий Михайлович Лотман, его сломило[56]. Сам Карамзин после событий 14 декабря признавался: «Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж»[57].

14 декабря 1825 года Николай Михайлович Карамзин стал еще и свидетелем действия, исторического по своему масштабу и последствиям. Утром он приехал к назначенному в Зимнем дворце молебствию по случаю присяги Николаю Павловичу, и обе императрицы, мать и супруга нового государя, просили его сходить на площадь и узнать, что там происходит. Пробираясь сквозь толпу любопытных, Карамзин подошел поклониться Николаю I.

Государь в этот момент был занят разговором с ганноверским посланником при русском дворе, престарелым графом Дернбергом, которому иностранные послы поручили испросить позволения стать в свиту императора, дабы подтвердить перед народом законность его права на престол. Выслушав Дернберга, Николай Павлович поручил ему поблагодарить своих товарищей и сказать им: «Que cette acenc tait une affaire de famille, a la quelle l'Europe n'avait rien a demeler» («Это событие — семейное дело, так что Европе нечего вмешиваться» — фр.). Ответ государя возымел большое впечатление на стоящее рядом с ним русское окружение, а иностранным дипломатам дал первое понятие о характере нового монарха[58].

Позднее император вспоминал:

«При одном из сих залпов толпа черни, стоявшая до того без шапок вокруг меня, вдруг начала надевать шапки и дерзко смотреть. Лошадь моя, испугавшись выстрелов, бросилась в сторону. Тогда только заметил я перемену в толпе и невольно закричал:

— Шапки долой!

Все шапки мигом слетели и всё хлынуло от меня прочь»[59].

Поток истории развернулся. Начиналось долгое зимнее царствование Николая I.

Зима в России для многих соотечественников гораздо лучше оттепели или, по крайней мере, предпочтительней. В это время Пушкин пишет одно из самых памятных в русской поэзии стихотворений о зиме:

Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный —

Пора, красавица, проснись…

Знакомые каждому русскому человеку с детства любимые строки «Зимнего утра» — светлого и радостного стихотворения — наполняют нас бодростью и оптимизмом. Оно написано спустя три года после восстания декабристов, в 1829 году, и по праву считается одним из наиболее красивых и возвышенных произведений поэта. Одной из вершин его творчества. Примечательно, что зимняя тема тогда явно не отпускает поэта. Настроение и тональность всегда особенные:

Сквозь волнистые туманы