Михаил Федорович - [132]

.

Тот набор добродетелей, которые современники приписывали царю Михаилу Федоровичу, представлял собой идеал царской власти вообще. Можно заметить, что сложился он по контрасту с эпохой Ивана Грозного и Смутным временем. Первые черты царя Михаила Федоровича, о которых вспоминает современник после его смерти, — кротость и незлобивость, спокойное послушание своему царскому долгу. Царь видится тружеником, действовавшим в интересах достойных людей, но державших в страхе людей злых. Интересно сопоставить эти оценки с отзывом Адама Олеария, писавшего, что царь «был очень благочестив и богобоязнен; отцу своему он, в течение всей его жизни, оказывал великий почет и сыновнее послушание». Застав при вступлении на престол «в стране большие беспорядки», царь Михаил Федорович «постарался поскорее заключить мир с соседними государями, правил кротко и относился милостиво к иностранцам и туземцам; все говорили, что в стране в противность тому, к чему русские привыкли, за целые сто лет не было столь благочестивого государя»[457]. На прижизненном портрете царя Михаила Федоровича, помещенном в книге Адама Олеария, содержится латинская надпись со словами: «В милости не превзойденный»[458].

Очень своеобразно понимание равенства у автора продолжения «Нового летописца». Оно не в расширении возможностей для представителей служилых, церковных и тяглых «чинов», а в следовании привычному порядку изменений внутри «чина». Нагляднее всего действие принципа равенства именно в таком понимании сказывалось в устроении «сиклитцкого» чина, то есть Боярской думы, состав которой был известен во всем государстве. Похвала летописца касается политики царя Михаила Федоровича, прекратившего практику возвышения неродословных людей. Но главное, что сумел сделать он в своей политике, — это возврат к устоявшимся ритуалам функционирования царской власти. Он соблюдал своеобразный консерватизм формы «царского чина», восходящего к царствованиям Ивана Грозного, Федора Ивановича и даже Бориса Годунова.

Ему ничего не приходилось придумывать. Еще в преамбуле «Утвержденной грамоты» в характеристике прежних правителей наиболее часто встречается мотив сохранения государства «в тишине и покое». Князь Юрий Долгорукий «благочестием просия, и все хрестьянство в покое и в тишине соблюде», великий князь московский Иван Иванович «все православие в покое и в тишине устрой», князь великий Василий Иванович «всю Рускую землю в покое и в тишине ото иноверных содержаше». И, наконец, особенно важно, что те же самые слова использованы для характеристики царя Федора Ивановича, который «во всем своем великом Росийском царстве благочестие крепце соблюдаше и все православное хрестьянство в покое, и в тишине и во благоденственном житие тихо и немятежно устрой»[459].

Следовательно, царь Михаил Федорович в восприятии современников продолжил ряд этих правителей. Конечно, нужно учесть, что известие летописи представляет собой панегирик усопшему царю со всеми особенностями этого жанра, и потому его не следует понимать буквально. Достаточно обратиться к современным документам, чтобы увидеть, что в действительности «тишина» и «покой» в царствование Михаила Федоровича оставались только идеалом, о котором мечтали люди Московского государства.

«Слово и дело»

Исследователь политической мысли в России XVII века находится в незавидном положении. Ему досталось разбирать не блистающие красотой стиля трактаты, а, по большей части, доносы в «непригожих словах» про царя и бояр. Такие судные дела, называвшиеся о «слове и деле государевом», сохранились в фондах Разрядного приказа и составили целый том документов в публикации Н. Я. Новомбергского[460]. Люди всегда судачили о власти, когда остроумно, а когда и не очень. Не будем повторять ошибок советской историографии, которая в любой пьяной ругани в адрес царя готова была увидеть признаки классовой борьбы. Даже если, скажем, переславль-залесский казак Ивашка Панов кричал: «Я царю горло перережу!» Или брянский сын боярский Нехороший Семичев выражал свое недовольство патриархом Филаретом: «Яз на патриарха плюю». В Можайске какие-то люди посмели высказаться следующим образом: «Не умеет государь матушку свою за смутню, в медведную ошив, собаками травить»[461]. Следует ли принимать несдержанность разгулявшихся холопов за что-то серьезное? Конечно же прав С. В. Бахрушин, писавший об этих делах о «слове и деле государеве»: «Главную массу составляют случаи бессмысленной пьяной ругани по адресу высочайших особ, в которых за пьяной выходкой невозможно уловить ни малейшего намека на какую-нибудь политическую мысль»[462].

Иногда, правда, доносчикам удавалось подслушать такие «речи», за которыми действительно стояла определенная позиция. Арзамасец Иван Чуфаров слишком надеялся на свою власть над мужиками в разговорах с ними. Так он доходчиво и образно объяснил им неосновательность надежд на возобновление крестьянского выхода в связи с рождением царевича Алексея Михайловича в 1629 году: «Вырежу вам язык, а только де ныне давать выход, и в том государева воля: царь Борис и мудренее был, и того скоро не стало». В последнем выражении и заключалась крамольная угроза в адрес царя Михаила Федоровича. Еще раз и более определенно высказался Иван Чуфаров в 1633 году: «Нынешнего государя и не слышать! Сидел царь Борис и нас не жаловал, ино и того не стало, а был мудр»