Мифы, предания, сказки хантов и манси - [14]

Согласно обско-угорским представлениям, жизнь человека не заканчивается со смертью. Умерший и отделившаяся от него душа жили на кладбище, а если человек умер на чужбине, то на родное кладбище возвращалась его душа. Нижний мир как прибежище умерших представлялся только вариантом земного: в общем там все так же, хотя безрадостнее, чем на земле. Свет там очень слабый или отсутствует вообще, дичи мало. Постепенно сложилось мнение, что покойника ожидают там страдания, наказание за зло, совершенное на этом свете, и т. д. Появились представления и о небе как прибежище умерших [118, с. 184-189].

"Однако не все покойники попадают в приют мертвецов, будь он под землей или над землей, на небе", — замечает К. Ф. Карьялайнен [118, с. 191]. Считалось, что полное уничтожение тела и души наступало при сжигании трупа, невозможна была жизнь после смерти и при снятии скальпа. Последний способ расправы с врагом, фигурирующий в фольклоре, означал, таким образом, его полное уничтожение. Мертворожденный ребенок, умерщвленный плод (или ребенок), а также человек, проклятый матерью, не попадали в мир умерших; некоторые из них превращались в сверхъестественные существа, например в Почак (см. № 60).

В некоторых районах существовало представление, что жизнь в мире мертвых течет наоборот и человек, уменьшившись до минимальных размеров, умирает окончательно, превращается в жука и в этом облике является родственникам. Иногда душа покойного может начать новую земную жизнь, вселившись в новорожденного ребенка.

В народных верованиях бывший герой либо человек, обладавший при своей земной жизни выдающимися способностями или властью, становится почитаемым духом. Народная поэзия дает немало описаний того, как герой-победитель, а иногда и побежденный превращается в "духа. принимающего кровавые жертвы и жертвы из пищи". Именно с умершими связывают происхождение большинства духов, особенно локальных.

Одной из характерных черт обско-угорской религиозной практики является существование многих категорий особых лиц, выделяющихся своими сверхъестественными способностями, имеющих дар общения с духами и обладающих возможностью воздействовать на человека и его судьбу. Их можно или нельзя назвать шаманами в зависимости от того, что понимать под терминами "шаман" или "шаманизм". Авторы XVIII в. пишут об остяцких "жрецах", или "священниках", а более поздние — о "шаманах" и, кроме того, о волшебниках, колдунах и т. д. Следует отметить, что сведений о подобных лицах в литературе сравнительно немного. Видимо, этот общественный институт у обских угров был мало заметен для наблюдателей в силу своей неразвитости. Наиболее подробные сведения о подобных людях приводят К. Ф. Карьялайнен [120], А. Каннисто [115] и В. М. Кулемзин [08].

В. М. Кулемзин считает шаманами (хант. йолта-ку, манс. найт-хум) особых лиц, выделяющихся из среды соплеменников следующими чертами: избранничество духами и приобретение от них шаманского дара, способность входить в общение с духами и быть посредниками между ними и людьми, приведение себя в экстатическое состояние для вступления в связь с духами, наличие особого ритуального костюма, относительное разнообразие функций [68, с. 123]. Автор убедительно показывает, что в отличие от многих других народов Сибири у хантов и манси шаманство имело слаборазвитые формы. У них редко встречалось наследование шаманского дара и отсутствовал единый способ его приобретения, функции шаманов были довольно ограниченными и не выработался специфически шаманский способ лечения, не сложился единый тип шаманской одежды и бубна, шаманство не стало еще профессией [68, с. 118-134].

Очевидно, слабым развитием шаманства объясняется малое количество записанных и опубликованных рассказов о шаманах. Редко упоминаются они и в наших текстах. Возможен, впрочем, и такой подход, при котором в фольклоре обнаружится немало следов шаманства. Например, изготовление Эква-пырисем стрелы из голени, потеря им частей тела на пути к водяному царю интерпретируются как символы шаманской инициации [123, с. 21].

У хантов и манси зафиксированы и другие категории особых лиц, из них для нашей темы особенно интересны фигуры сказочника и певца. К сказочнику (хант. маньтъе-ку) иногда обращались за помощью больные. Он рассказывал сказки, в которых упоминались возможные причины заболевания, и в эти моменты больной чувствовал облегчение, передававшееся сказочнику. Он давал совет больному, что нужно сделать для излечения или предупреждения болезни. Исполнителю мифологических и героических песен (хант. арэхта-ку) приписывалась способность предсказывать судьбу, излечивать больного с помощью духов, вызванных игрой на 3-5-струнном щипковом музыкальном инструменте нарс-юх, панан-юх (хант.), санкыльтап (манс.), либо посредством одних лишь звуков, извлекаемых из инструмента[2]. Считалось, что игре на музыкальных инструментах может научиться далеко не каждый, а лишь тот, кто вступил в связь с духами (см. № 57).

Существовали также "мухоморщики" (хант. панкал-ку), вступавшие в связь с духами после съедения нескольких мухоморов и исполняющие особые "мухоморные" песни. Мухоморы употребляли и шаманы. Заметной фигурой был также наследственный или назначенный на определенный срок хранитель идолов на священном месте (хант. тонх-урт "господин, служитель духа"). Упоминаются и специальные собиратели пожертвований для значительных духов. Выделялись также люди, обращавшиеся к богам и духам во время коллективных жертвоприношений (хант. мулты-ку "молящийся человек"). Широко известны были провидцы, ворожеи, лекари и другие категории (хант. чепэнын-хой "ворожей, лекарь", тертен-хой, чирта-ку "предсказатель"; манс. кэйлынг "ворожей", качипкар "знахарь", шуркэн-хум "колдун" и т. д.). Возможно, это были предшественники шамана, вобравшего в себя их функции, атрибутику и приемы [68, с. 125-126].