Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II - [20]

Наставление новорожденному младенцу, сопоставленному поначалу с Христом, сопровождаются, однако, примерами из Древнего Рима периода упадка (обличение «роскоши», «великолепия», торжества «лести», а также сетование на падение наук): в описаниях пороков, погубивших Рим, легко угадываются черты елизаветинского царствования. Финал «Слова» содержит вергилианские аллюзии, вуалирующие политические чаяния оппозиционных по отношению к Елизавете кругов, возлагающих надежды на умную великую княгиню и ее отпрыска. Обращаясь к Павлу, Сумароков пророчествует: «А я уже вижу, что врата Храма Афинскаго растворяются, и дщерь сына Сатурнова выходит на встретение Тебе, уставивши мир и тишину в воюющих против человечества сердцах наших. Сопряжется премудрость с непорочностию блаженнаго златаго века, и возвратится с небеси Астрея»^{148}.

Приход к российскому трону Екатерины II породил бурнейший всплеск вергилианских мотивов в русской поэзии, прежде всего — в поэзии того же Сумарокова. В оде на день восшествия Екатерины II на престол, написанной по свежим впечатлениям дворцового переворота, 28 июня 1762 года, поэт поспешил соединить царицу с Астреей:

Ты будешь правда изъясненна,

Пред милостию завсегда,

Вдова не будет утесненна;

Убогий, сирый никогда,

Не вознесется гордость пышно,

Не будет бедных вопля слышно.

Не видно от гоненья слез,

Не дрогнет правый пред судами,

Не привлечется мзда трудами,

Астрея спустится с небес^{149}.[24]

Эта пространная ода, бывшая, по справедливому замечанию Г.А. Гуковского^{150}, комментарием к «обстоятельному манифесту», содержала и немаловажное упоминание о сыне Екатерины-Астреи:

Рожденного Младенца Ею,

Прими с Ней, Боже, под покров!

Прешли щедротой мы Твоею,

Ископанный нам страшный ров^{151}.

Финал оды не только корреспондировал с четвертой эклогой Вергилия (как и с христианской символикой), но также выражал совершенно определенное мнение политических кругов, с которыми Сумароков себя идентифицировал. Это была позиция «панинской» группы, полагавшей, что миссия Екатерины исчерпается «спасением» «Младенца» — Павла, законного наследника. Идея регентства Екатерины при малолетнем Павле, наличие направляющей силы в лице Панина — такова была политическая интерпретация метафизики Астреи[25]. Характерно, что портрет Екатерины, написанный Торелли в память коронования в 1762 году, был выдержан в соответствии с этой первоначальной идеологией. Екатерина изображалась в полный рост, а перед ней на столе стоял маленький портрет Павла Петровича, обращенный к зрителю^{152}. Семиотика «со-портрета», как и концепция регентства, сделались неактуальны уже в самом скором времени. Копии с картины уже не содержали портрета Павла^{153}.

Вергилиева эклога стала как никогда популярной в то время, когда «общественное мнение» ожидало решения судьбы наследника Павла и урегулирования статуса «матери» — Екатерины. Ломоносов также опирался на Вергилия в своих двух одах Екатерине. В первой, на восшествие на престол, он прокламировал:

А ты, о Отрасль вожделенна.

Спасенная от сильных рук.

Будь жизнь Твоя благословенна.

Прекрасна посреде наук;

Дражайший Павел наш, мужайся,

В объятьях Рождьшей утешайся

И бывши скорби забывай.

Она все бури успокоит;

Щедротой, ревностью устроит

Тебе и нам прекрасный рай^{154}.

«Прекрасный рай» — синоним Вергилиева «золотого века». В оде Екатерине на новый 1764 год сама Россия, взирая на младенца «в объятиях Екатерины», произносит:

«О ты, цветущая отрада,

О верность чаяний моих!

Тебя родила мне Паллада

Для продолженья дней златых;

О плод Божественный крови!

Расти, крепись в Ея любови.

Во след трудов Ея взирай;

Как с радостью носить державу.

Хранить свою с моею славу

Ея примерам подражай…»^{155}

Здесь Ломоносов еще откровеннее манифестировал зависимость своей оды от четвертой эклоги Вергилия: упомянуто и божественное происхождение младенца, и «златые дни» («золотой век» Вергилия), которые его присутствие знаменует. Старый одописец не удержался, правда, от отступления от канона ради еще большей лести императрице: в отличие от Вергилия, у Ломоносова младенец рожден не для наступленья, а «для продолженья дней златых», начатых, по мысли Ломоносова, уже самой Екатериной.

Помимо наследнической парадигмы мифа об Астрее русская поэзия активно использовала — менее актуальную для европейской интерпретации — социальную парадигму. В «Оле Государыне Императрице Екатерине Второй надень Ея Тезоименитства 1762 года ноября 24 дня» Сумароков подробно разворачивает концепцию пришествия Астреи — Екатерины под знаком установления законности и искоренения пороков. Используя символику Астреи, носительницы истины и справедливости, поэт подключает к мифологии Божественной Девы целую программу просвещения России:

…Щедрота царствует над ней! (Россией. — В. Л.)

Астрея с небеси спустилась

И в прежней красоте своей

На землю паки возвратилась.

И се фортуна обновляет

Спокойствие и тишину,

Златыя дни восстановляет,

Зло вержет в адску глубину.

Законы тверды ныне стали,

Грабители вострепетали:

Исчезнет лихоимства труд;

В порфире правосудье блещет;

Страшна вина, не страшен суд:

Судим невинный не трепещет.