Мифы и правда о восстании декабристов - [40]

!

Великий князь отсутствовал почти год. Официально он сопровождал жену, нуждавшуюся в заграничном лечении. Тогда это не было вопиющей редкостью: П.Д. Киселев, например, тоже пробыл за границей, также сопровождая заболевшую жену, почти весь 1824 год; но это никак не выглядело бегством и случилось после царского смотра осенью 1823 года, когда Киселев был захвален за безукоризненное состояние войск и отмечен производством в генерал-адъютанты.

Что же касается Николая Павловича, то для всех было ясно, что петербургская почва буквально горела под его ногами, и возвращаться на нее он отнюдь не стремился.

История имела огромный резонанс. Хотя после Пугачевщины еще не минуло полувека, а после бунта в Чугуевских военных поселениях прошел только год, но все это было далеко от столицы. Безоговорочное подчинение начальству, позволившее России выдержать колоссальные военные перенапряжения конца ХVIII — начала ХIХ столетия, создало иллюзорное представление о совершенном автоматизме нижних чинов. Такое неожиданное своеволие с их стороны произвело не меньшее впечатление, чем если бы вдруг замаршировали деревья из Летнего сада в Петропавловскую крепость!

Пестрые настроения, охватившие столицу, вылились в появление единичных анонимных рукописных прокламаций, имевших антидворянскую и антиофицерскую направленность — к этому, разумеется, никакой «Союз благоденствия» не мог быть причастен.

Почти скандалом стала довольно нелепая выходка малоизвестного до того поэта К.Ф. Рылеева, еще не имевшего ни малейшего отношения к Тайному обществу. В ноябре в журнале «Невский зритель» было опубликовано под видом перевода его стихотворение «К временщику», адресатом которого молва безошибочно признала Аракчеева. Но там были строки, которые метили и повыше:

«Тиран, вострепещи! Родится может он —

Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон!

О, как на лире я потщусь того прославить,

Отечество мое кто от тебя избавит!..»

В тогдашних российских условиях беспрепятственный пропуск цензурой и публикация в журнале не могли быть самостоятельным актом безвестного одиночки — поэта кто-то целенаправленно поддержал. Так или иначе, публика замерла в ожидании того, чем же поплатится смельчак. Но у сильных мира сего оказались в тот момент заботы поважнее.

Александр I, находившийся за границей, был крайне обеспокоен и написал в письме к Аракчееву: «Никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца. /…/ Внушение, кажется, было не военное; ибо военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял /…/. Признаюсь, что я его приписываю тайным обществам /…/. Цель возмущения, кажется, была испугать», — никто такой цели не ставил, но она, однако, оказалась достигнутой.

В письме к И.В. Васильчикову — своему старому товарищу, а теперь командиру Гвардейского корпуса — Александр дал и более четкие указания: «Все эти радикалы и карбонарии, рассеянные по Европе, именно хотят заставить меня бросить начатое дело здесь /…/ они взбешены, видя наш труд /…/. Наблюдайте бдительно за Гречем и за всеми бывшими в его школе солдатами или маленькими девочками /…/. Я уверен, что найду настоящих виновников вне полка, в таких людях, как Греч и Каразин».

Никто из офицеров не был инициатором этой демонстрации и не участвовал в ней; их ошеломленность и растерянность была не меньшей, чем у высокого начальства. Косвенная их вина состояла в том, что они ранее, не стесняясь присутствия солдат, ругательски ругали за глаза Шварца, ужесточавшего дисциплину. Так или иначе, над Тайным обществом нависла вполне реальная опасность.

Значительно позже — спустя десятилетия! — выяснилось, что угроза заговору созрела еще накануне семеновской истории.

Когда-то раньше, но в том же 1820 году, о заговоре донес начальству близкий к «Союзу благоденствия» корнет А.Н. Ронов.

В сентябре-октябре 1820 подробные доклады о Тайном обществе сделал непосредственный член Коренной управы — библиотекарь Гвардейского генерального штаба М.К. Грибовский.

Грибовский был достаточно заметной личностью — имел докторскую степень, полученную в Харьковском университете, и был автором книги, направленной против крепостного права. Его донос содержал исчерпывающие данные:

«С поверхностными большею частью сведениями, воспламеняемыми искусно написанными речами и мелкими сочинениями корифеев революционной партии, не понимая, что такое конституция, часто не смысля, как привести собственные дела в порядок, и состоя большею частью в низших чинах, мнили они управлять государством /…/

Кажется, что наиболее должно быть обращено внимание на следующих людей:

1) Николая Тургенева

2) Федора Глинку

3) [А.Ф.] фон-дер Бриггена

4) всех Муравьевых, недовольных неудачею по службе и жадных выдвигаться

5) Фон-Визина [т. е. М.А.Фонвизина] и [П.Х.]Граббе

6) Михайло Орлова

7) [И.Г.] Бурцова».

Обратим внимание на впервые, если не ошибаемся, употребленный термин — революционная партия, широко вошедший в обиход в России только в 1870-е годы.