Мидвичские кукушки - [19]

— Я уже несколько дней собираюсь спросить Вас, доктор. Вы не думаете, что нам стоило бы поговорить — в любое время, когда Вам будет удобно?

Доктор Уиллерс кивнул.

— Я как раз собирался просить Вас о том же. Может быть, прямо сейчас? У меня сегодня свободный вечер.

— Отлично, — согласился мистер Либоди, с ноткой облегчения в голосе. Пока доктор помогал ему надеть пальто, он добавил: — Думаю, что у меня дома нам никто не будет мешать.

Я смотрел, как они уходят, погруженные каждый в свои мысли. Тогда я и не подозревал, в чем причина их тревоги, и лишь много позже узнал, о чем они беседовали.

Когда они вошли в дом викария, мистер Либоди первым делом направился в кабинет и разжег огонь в камине.

Доктор Уиллерс снял пальто и уселся в одно из кресел, протянув руки к огню. Преподобный Хьюберт занял кресло напротив и некоторое время разглядывал языки пламени. Наконец он сказал:

— В наши дни люди уже не столь набожны, как их предки, — многие предпочитают теологии более современные науки. Поэтому, вероятно, в некоторых отношениях вы знаете мою паству лучше меня. Нам обоим, каждому в своей области — которые, впрочем, существенно перекрываются — приходится выслушивать людские исповеди. И, хотя этика отношений между двумя людьми, выслушавшими одну и ту же исповедь, мне не совсем ясна, мне кажется, что, когда дело касается столь серьезной проблемы, не будет неэтичным, если они проконсультируются друг с другом — избегая, естественно, подробностей личного характера.

Мистер Либоди отвел взгляд от огня и вопросительно посмотрел на собеседника. Доктор кивнул.

— Да, — согласился он, — думаю, что в нынешних необычных обстоятельствах это вполне допустимо.

— Рад это слышать, очень рад, — сказал викарий. — Честно говоря, доктор, не могу припомнить, когда я был столь же обеспокоен или когда был так же не в состоянии утешить некоторых своих прихожан, как сейчас. Уверен, вы понимаете, что я имею в виду.

— Нет, — решительно сказал доктор. — У меня, правда, есть основания для беспокойства — и думаю, что их будет еще больше. Мои причины для беспокойства несколько иного рода, и, вероятно, не столь тревожны — короче говоря, моя задача заключается в том, чтобы предпринимать практические шаги, связанные с последствиями; причины же меня волновать не должны.

— Да, — ответил викарий, угрюмо глядя в огонь. — Когда вы теряете пациента, вы знаете, что сделали все, что могли, но бессильна оказалась медицина; когда же я теряю кого-то из своей паствы, то в том, что мне не удалось наставить его на путь истинный, виновен лично я. Медицинская профилактика становится сильнее, но я боюсь, что моральная профилактика слабеет. Иммунитет, который при этом развивается, — это мера человеческого падения.

Он вздохнул.

— Впечатление часто обманчиво, вы же знаете, — сказал доктор. — Если допустить, что в наши дни появляются более искусные дьяволы, сомневаюсь, что слабость столь серьезна, как кажется. Похоже, вам мешают две вещи — искушения стали более утонченными, а наказания за уступки им стали менее очевидными, поскольку они менее строги. Но еще слишком рано говорить об упадке. — Он сделал паузу, а затем, как бы отбрасывая в сторону общие рассуждения, перешел к сути: — Проблема, конечно, заключается в этих беременностях?

Викарий кивнул.

— Я бы сказал, что по большей части они являются практическим подтверждением моих слов — я более чем уверен, что это самая важная часть.

Доктор слегка нахмурился.

— Думаю, нам следует быть практичными, викарий. Моральные вопросы, несомненно, по-своему важны, но сейчас, я думаю, более существенна практическая сторона дела.

— О, я сейчас не это имел в виду, хотя это тоже важно.

— Думаю, викарий, что я не совсем вас понимаю.

Преподобный Хьюберт поколебался, но наконец собрался с духом.

— Дело вот в чем, — сказал он. — Я могу в качестве примера привести трех молодых женщин, моих прихожанок — мы договорились не употреблять имен, поэтому я не назову их, — но две из них из прекрасных семей, про третью можно сказать почти то же самое, и они все побывали у меня в течение последних трех недель. Они пришли за поддержкой, потому что нуждались в помощи; они не испытывали ни стыда, ни раскаяния, не чувствовали за собой вины: они пришли просто потому, что были испуганы. — Он, нахмурившись, сделал паузу. — Вы можете сказать, что в наши дни ничего необычного в этом нет. Изменились социальные ценности, изменилась и мера ответственности. Но здесь другое дело. Как я уже сказал, они пришли ко мне, так как были испуганы; я пытался помочь им, но когда пришла третья, я испугался тоже. — Он снова помолчал, затем продолжил: — Я немного знаю человеческую природу. Я крестил всех трех. Они росли у меня на глазах. У меня не меньше оснований доверять им, чем любому другому человеку. Так что же я могу сказать, что же я могу подумать, когда все три полностью — и с искренностью, в которой я не могу сомневаться, — отрицают, что когда-либо оказывалась в ситуации, в которой они могли бы, как говорится, «попасть в беду»? — Викарий медленно покачал головой. — Тупое упрямство, с которым женщины отстаивают свою невинность перед лицом любых доказательств, общеизвестно, но этих женщин нельзя назвать ни тупыми, ни невежественными; собственно, именно по этой причине они и напуганы.