Мидлштейны - [48]

Мы подумали, не стоит ли подойти, — но к какому из двух столов? Если пара расходилась, мы никогда не принимали чью-то сторону. Мы по-прежнему здоровались с Ричардом в оздоровительном центре, мы общались с Эди, которая вела себя все так же непредсказуемо — то была вежливой и внимательной, то едва нас замечала. Мы всегда радовались встрече, жаль только, Эди давно от всех отдалилась. На своем веку мы повидали немало разводов — расставались наши ровесники, дети, братья и сестры, однако мы думали, что после определенного возраста люди остаются вместе до конца. Когда Ричард бросил жену — больную жену, вот что главное, — мы не знали, как к этому относиться. Все понимали: Эди — человек сложный, но все-таки есть за что ее любить. Неужели Ричард решил, что неписаные правила к нему не относятся? Кто же он? Смельчак в погоне за счастьем? Или трус, который не стал бороться за здоровье жены и сбежал? А может, просто бездушный человек?

Неужели мы совсем не знали эту пару?

С радостью сообщаем, что ужин удался. Семга была просто пальчики оближешь — мы, конечно же, выбрали не курицу, а семгу, потому что:

а) знали, что курицу щедро польют сливочным соусом и б) в современном рационе не хватает кислот омега-3. Нам подали превосходное совиньон блан, и женщины выпили по три бокала, переложив туда кубики льда из стаканов с водой. Мужчины, кроме тех двух, кого мы назначили водителями, целый вечер подливали себе «Хайнекен».

По крайней мере, двое из Мидлштейнов угощались наравне с нами. Робин положила голову на плечо своего парня и прикрыла глаза. А еще мы определенно видели, как от стола, за которым сидела Эди, в сторону Ричарда пролетел хлебный рулетик, но не попал и стукнулся о спинку его стула. Немного погодя спутница Мидлштейна, к нашему разочарованию, довольно-таки спокойно удалилась, чмокнув его в щеку. Мы все заметили, что она хорошенькая и младше Ричарда по меньшей мере лет на пять. Мы слышали, как в туалете она предлагала кому-то жевательную резинку. Эта женщина определенно родилась в Англии или провела там какое-то время. Жаль, что нас так с ней и не познакомили, потому что явно не принимали в расчет. Эди улыбнулась, глядя ей вслед, потом заметила, что мы смотрим, и начала подниматься. Бенни помог ей встать, и она направилась к нашему столику — медленно и все же с удивительной легкостью, учитывая вес и, конечно же, операции.

Надо признать, наша Эди сегодня была королевой, даже при том, что так сильно болела. Пока мы не виделись, она прибавила еще фунтов двадцать. Сколько же в ней сейчас? Триста? Или триста пятьдесят? Ее желтовато-серая кожа приобрела синюшный оттенок, но крашеные, черные как смоль кудри блестели, а вечернее платье сливового цвета искрилось золотой нитью. Украшения тоже были великолепны, особенно — длинное плетеное ожерелье с множеством подвесок, которое колыхалось у нее на груди. Эди остановилась, возвышаясь над нами. Не иначе, божественная сила (а может, и дьявольская) помогала ей весь вечер держаться молодцом.

— Друзья мои, — сказала Эди.

Милая! Мы предложили ей сесть, но она отказалась и только оперлась на спинку стула Бобби Гродштейна.

— Простите, что не подошла раньше. Сегодня такая суматоха.

— Ты красавица. Как здоровье?

— Да что это мы все обо мне. Какие у меня внуки! Правда?

— Ах, как тебе с ними повезло!

— Это точно.

— В самом деле, Эди, как ты себя чувствуешь?

— На вершине мира! — Она широко расставила руки и пошатнулась.

Эл Вейнман — он по-прежнему был в хорошей форме — вскочил и поддержал ее.

— Все в порядке. Просто разволновалась.

Мы спросили:

— Почему ты не сядешь? — И подумали: «Как стыдно, что муж не подошел ей помочь».

Наконец Эди села, и мы успокоились.

— Дети сейчас вам станцуют, — сказала она, подвигав руками. — Встряхнут всех немного. Эй, а вы догадались, какая у вас тема?

— Да, вальс. Старый танец для старых развалин.

Эди расхохоталась так, что гости начали оборачиваться, но у нее был такой прекрасный смех. Как же мы любили его! Как мы любили Эди, пусть она иногда нас пугала. Она многое принимала близко к сердцу, и если уж загоралась, то по-настоящему. Она возила нас по врачам, писала милые поздравления, когда женились наши дети, покупала продукты, когда мы сидели шиву́[22] по родителям. Это Эди убедила нас попробовать суси и пожертвовать деньги в фонд планирования семьи, хотя никто из нас, конечно же, никогда не делал абортов. Когда Эди чем-то увлекалась, ее было не остановить. Когда ее одолевала тоска — а в последнее время грустила она постоянно, — Эди не делала ничего, только ела.

— Туфли под столом, — шепнули мы ей. — Мы не хотели на них смотреть за ужином.

Эди расхохоталась еще громче.

— Как хорошо, что вы пришли, мои дорогие.

Широкая улыбка, очаровательный смех. Трудно поверить, что она годами себя убивала.

Лампы несколько раз мигнули, голоса зашумели и постепенно стихли. Эди поднялась, послала нам всем воздушный поцелуй и заковыляла к своему столику. В углу возле диджейской будки стояло возвышение с четырнадцатью свечами. Время зажечь их еще не пришло, было рано и для десерта, не говоря о том, чтобы ехать по домам, а вино и «Хайнекен» уже ударили нам в головы. Оставалось только сидеть и ждать, когда Эмили и Джош начнут свой танец.