Мидлштейны - [3]

Эди всхлипнула, и Робин взяла ее за руку, обняла за плечи. Мать дрожала, губы посинели. «Одной ногой в могиле», — подумала Робин.

— Зря я с ним так, — вздохнула Эди.

Зря, тут уж не поспоришь, и все-таки Робин обвиняла отца. Ричард Мидлштейн обещал до гроба не оставлять Эди Герцен, а ведь она еще жива.

Операция отодвинулась на второй план. Робин даже не спросила у матери, как здоровье. Все равно этими вопросами в основном занимался брат. В первый раз она вместе с родными просидела в больнице несколько часов. Делать там было нечего. Все знали, что операция несложная, с Эди ничего не случится и вечером ее выпишут. Перед второй операцией Робин заявила, что у нее слишком много дел. Думала, удачно отвертелась, и пусть на нее смотрят косо. Приедут Ричард, Бенни, ее серьезный, ответственный брат, живущий от родителей через два пригорода, его жена с переделанным носом и дети, Джош и Эмили. Все будут ждать, когда Эди очнется. Сколько же еще заботливых родственников нужно, чтобы вкрутить эту лампочку?

Однако сейчас речь шла о новой беде — предательстве и разбитом сердце. Тут брату никак не справиться. Робин задумалась, у кого еще Эди могла бы найти поддержку. Например, у старых друзей по синагоге: Конов, Гродштейнов, Вейнманов и Франкенов. Она знала их сорок лет. Но в этих парах никто не расставался, они в таких вещах ничего не понимали. Значит, придется самой. Робин всю жизнь одна и, возможно, не без причины. Теперь пришла ее очередь отбить мяч.

— Никакая ты не скотина, — сказал Дэниел, почесывая бороду.

Робин была уверена, что борода у него мягкая. У него все казалось мягким, уютным… и в то же время каким-то слабеньким. Борода, усы, волосы были курчавыми и золотистыми. На животе и груди тоже вились светлые кудряшки — прошлым летом Робин видела, как Дэниел загорает на балконе, развалясь в старом гамаке. Однажды она чуть его не погладила. Хотела потрогать волосы, а он решил, что она говорит «дай пять», поднял руку навстречу ее ладони, и Робин пришлось ему ответить.

Ну и ладно, волосы как волосы. Зачем их трогать? Есть и свои — длинные, черные, вьются как проволока, но все равно мягкие.

К тому же он тот еще красавец: живот раздулся от пива и висит над ремнем, как персональная подушка безопасности. Носит линялые фланелевые рубашки с дырами на карманах и манжетах, голубые джинсы или вельветовые брюки с потертыми коленями. Высокие кеды обмотаны скотчем, чтобы подошва не оторвалась. Глаза красные. Заусенцы. Сидит в Интернете круглыми сутками. (Конечно, он так работает, но все же это ее тревожило.) Дэниел выходил из дома, только чтобы пропустить кружку; в хорошую погоду его вытаскивала погулять Робин.

— Твой парень, — говорила о нем Фелиция, ее соседка по квартире.

— Он не мой парень, — поправляла Робин.

— Но ты себя так ведешь. О чем только вы с ним болтаете?

Например, о матери. Как сейчас.

— Даже не знаю, как ей помочь, — сказала Робин.

— Сочувствием, — ответил Дэниел.

Конечно, он был прав. Беда в том, что всякий раз, когда электричка набирала скорость и сверкающие небоскребы Чикаго медленно таяли вдалеке, превращаясь в пеструю вереницу торговых центров, Робин одолевала страшная тоска. Она знала, пригород не весь такой, однако из-за предубеждения и невроза ничего, кроме магазинов, не видела.

Все вышло бы иначе, останься она в Нью-Йорке. Робин продержалась там всего год, вместе с еще четырьмя девчонками снимала большую обшарпанную квартиру со скрипучим потолком и соседями, которые постоянно готовили. (Звон сковородок, шкворчание… почему они все время что-то жарят?) Одно окно выходило на пустую парковку, другое — на замусоренный переулочек позади дома; на обоих стояли решетки. Изнутри квартира напоминала тюрьму, однако на улице было хуже. Мужчины бросали вслед непристойности. Робин постоянно называли «белой девчонкой». Вроде и не поспоришь, а все равно противно. Она старалась хоть за что-нибудь полюбить это место, но так и не сумела. Тот год прошел в электричках — годился любой конец города, только бы дома не сидеть.

Жилье Робин снимала с такими же девушками, как и она сама. Дженнифер, Джули и Джордан — еврейки, каждая закончила колледж на Среднем Западе, у каждой — тайный счет в банке, общий с матерью, которая от случая к случаю пополняла его, чтобы дочка могла себя порадовать. Пятая девушка, если не ночевала у подруги, спала в гостиной на диване. Звали ее Тереза. Бойкая девчонка с Аляски, выросшая в городке, где все спились. В отличие от подруг дорогу в средний класс Тереза пробивала себе сама.

Их свела вместе программа «Учителя для Америки», а потом разбросала по жутким школам Бруклина, не милого романтичного района Парк-Слоуп, где жили приятные семьи с малышами, а тем, что находились восточнее, по дороге к ипподромам и аэропортам. Робин оказалась к этому не готова, хотя всю жизнь слышала, какими бывают школы в бедных районах. Ни фильмы, ни песни, ни серии «Закона и порядка», ни уроки в колледже, ни подготовительные курсы не помогли ей представить, насколько тяжелым окажется год среди трудных детей. Если Робин искала надежды и вдохновения или думала, что поможет кому-то их найти, она ошиблась местом. Здесь она стала белой вороной. Все это видели, а она и не притворялась.