Мичман Хорнблоуэр. Лейтенант Хорнблоуэр - [59]

– А вот и Дюра, – сказал Хорнблауэр.

Из ворот вновь появилась массивная фигура на осле. Следом, тоже на осле, ехал другой дородный мавр. Обоих осликов вели слуги-негры. Сзади шли человек десять темных личностей, чьи мушкеты и подобие формы выдавали солдат.

– Казначей Его Высочества, – представил Дюра, когда оба спешились. – Явился получить золото.

Дородный мавр высокомерно посмотрел на англичан. Солнце палило. Дюра по-прежнему обливался потом.

– Золото здесь. – Таплинг указал на шлюпку. – Оно на корме барказа. Вы его увидите, когда мы увидим припасы которые собираемся купить.

Дюра перевел его слова на арабский. Потом они с казначеем обменялись несколькими фразами, и казначей очевидно, сдался. Он обернулся к воротам и махнул рукой! Видимо, это был условленный сигнал, потому что из ворот тут же выступила печальная процессия: длинная цепочка полуголых людей, белых, цветных, мулатов. Каждый сгибался под тяжестью мешка с зерном. Рядом шли надсмотрщики с палками.

– Деньги, – перевел Дюра слова казначея. По команде Таплинга матросы принялись вытаскивать на причал тяжелые мешки с золотом.

– Когда зерно будет на пирсе, я прикажу отнести золото туда же, – сказал Таплинг Хорнблауэру. – Последите за ним, пока я загляну хотя бы в несколько мешков.

Таплинг подошел к веренице рабов. Открывая то один, то другой мешок, он заглядывал внутрь и доставал пригоршню золотистого ячменя. Некоторые мешки он ощупывал снаружи.

– Никакой возможности проверить все сто тонн ячменя, – заметил он, возвращаясь к Хорнблауэру. – Полагаю, в нем изрядная доля песка. Таков уж обычай правоверных. Цена назначена соответственно. Очень хорошо, эффенди[15].

По знаку Дюра подгоняемые надсмотрщиками рабы затрусили к воде и начали грузить мешки на пришвартованный к причалу лихтер. Первые десять человек принялись раскладывать груз на дне лихтера, другие затрусили за новыми мешками. Тела их лоснились от пота. Тем временем из ворот появились два смуглых погонщика. Перед собой они гнали небольшое стадо.

– Жалкие заморыши, – произнес Таплинг, разглядывая бычков, – но плата учитывает и это.

– Золото, – сказал Дюра.

Вместо ответа Таплинг открыл один из мешков, вытащил пригоршню золотых гиней и водопадом ссыпал их обратно.

– Здесь пять сотен гиней, – сказал он. – Четырнадцать мешков, как вы можете видеть. Вы получите их, как только лихтеры будут загружены и снимутся с якоря.

Дюра усталым жестом вытер лицо. Ноги едва держали его. Он оперся на стоявшего позади спокойного ослика.

Бычков сгоняли по сходням другого лихтера. Еще одно стадо прошло через ворота и теперь ждало своей очереди.

– Дело идет быстрее, чем вы боялись, – сказал Хорнблауэр.

– Видите, как они гоняют этих бедняг, – нравоучительно произнес Таплинг. – Гляньте-ка! Дела идут быстро, если не щадить людей.

Цветной раб свалился под тяжестью своей ноши и лежал, не обращая внимания на град палочных ударов. Ноги его слабо подергивались. Кто-то оттащил его в сторону, и движение мешков в сторону лихтера возобновилось. Другой лихтер быстро заполнялся стиснутым в сплошную мычащую массу скотом.

– Надо же. Его Туземное Высочество держит свое слово, – дивился Таплинг. – Если бы меня спросили раньше, я бы согласился на половину.

Один из погонщиков сел на причал и закрыл лицо руками, посидел так немного и повалился на бок.

– Сэр, – начал Хорнблауэр, обращаясь к Таплингу. Оба англичанина в ужасе посмотрели в друг на друга, пораженные одной мыслью.

Дюра начал что-то говорить. Одной рукой он держался за ослиную холку, другой жестикулировал, как бы произнося речь, но в его хриплых словах не было никакого смысла. Лицо его раздулось больше своей природной толщины, исказились, к щекам прилила кровь, так что они побагровели даже под густым загаром. Дюра отпустил ослиную холку и на глазах у англичан пошел по большому полукругу. Голос его перешел в шепот, ноги подкосились, он упал на четвереньки, а затем и плашмя.

– Это чума! – воскликнул Таплинг. – Черная смерть! Я видел ее в Смирне в 96-м.

Англичане отпрянули в одну сторону; казначей и солдаты в другую. Посредине осталось лежать подергивающееся тело.

– Чума, клянусь святым Петром! – взвизгнул молодой матрос. Он был готов броситься к барказу, остальные побежали бы за ним.

– Стоять смирно! – рявкнул Хорнблауэр. Он испугался не меньше других, но привычка к дисциплине так прочно въелась в него, что он машинально остановил панику.

– Какой же я дурак, что не подумал об этом раньше, – сказал Таплинг. – Эта умирающая крыса, этот тип, которого мы приняли за пьяного… Я должен был догадаться!

Сержант казначейского эскорта и главный надсмотрщик что-то бурно обсуждали между собой, то и дело тыкая пальцами в сторону умирающего Дюра; сам казначей прижимал к себе одежду и с зачарованным ужасом глядел себе под ноги, где лежал несчастный.

– Сэр, – обратился Хорнблауэр к Таплингу, – что нам делать?

Характер Хорнблауэра в чрезвычайных обстоятельствах требовал действовать немедленно.

– Что делать? – Таплинг горько усмехнулся. – Мы останемся здесь и будем гнить.

– Здесь?

– Флот не примет нас обратно. По крайней мере, пока не пройдут три недели карантина. Три недели после последнего случая заболевания.