Мгновения Амелии - [69]
– Ормания, – выдыхаю я, будто даже само слово несет в себе невероятную ценность. Наверное, для меня так и есть.
– Впервые написал о ней, – поясняет Нолан. – Мне было лет десять. Эйвери умоляла написать историю о растущих здесь деревьях, она клялась, что они нашептывают ее имя, а Эмили хотела пофантазировать о «чем-то красивом». Тогда я уже писал дурацкие короткие рассказы, поэтому решил впечатлить их и попробовать создать что-то большее.
– Думаю, у тебя получилось, – смеюсь я.
Его улыбка омрачена легкой грустью.
– Думаю, да.
– Ты их сильно любил, да? – скорее утверждаю я.
– Конечно. Люблю. Они же мои сестры.
Никто из нас не заостряет внимание, что он говорит в настоящем времени. Я склоняюсь над ежедневником и, стараясь выглядеть беззаботно, пролистываю страницы с первыми наметками на появившиеся в будущем удивительные «Орманские хроники».
– Ты правда так давно придумал древесных рыцарей? – удивляюсь я.
– Я решил, какая у них будет роль, но сделал их женщинами, только когда стал разрабатывать мир, который соответствовал бы всему сюжету, а не нашим выдуманным играм. Хотя я всегда понимал, что их предназначение – быть хранителями.
Закончив разглядывать первый ежедневник, я тянусь к следующему. Оказывается, он никак не относится к «Хроникам» и полон только небрежно написанных мыслей паренька с играющими гормонами.
– Пожалуйста, скажи, что ты не рассказал этой Ребекке Уайз о том, что ее груди прекрасней горных вершин, – подкалываю я. – Пожалуйста. Я не смогу жить дальше без этой информации.
От стыда Нолан заливается краской, которая заставляет покраснеть и мои щеки.
– Мы не общались, – признается он. – Если не считать единственный раз, когда я уронил карандаш возле ее шкафчика в коридоре, а она подала его мне.
– Согласно странице три ты его посчитал, здесь все детально описано.
– О боже, – Нолан закрывает лицо руками, – беру свои слова назад. Тебе не стоит все читать.
– Ну уж нет! Я обязана это сделать, раз уж стала первой, кому разрешили сюда зайти. Нолан, все ради потомков. Кто-то же должен знать, что великий Н. Е. Эндсли думал о Ребекке Уайз и… – я делаю паузу, пробегая пальцем по странице, – Джессике Рэббит?[8]
Нолану удается смутить меня взглядом, несмотря на залитое краской лицо.
– Признай, Джессика Рэббит горячая.
– Нет. Ну если только тебя не заводят мультяшные женщины… кролики с фигурой «песочные часы»?
– Она должна была быть кроликом?
– Она вышла замуж за кролика Роджера, и она человек, – защищается Нолан.
– Будто это что-то меняет.
– Забей. Давай просто перейдем к другому ежедневнику?
– Ладно, но только потому, что невозможно прочитать все. Может, порекомендуешь что-нибудь? Где поменьше сексуальных фантазий и побольше важного?
Нолан становится перед стеллажом, постукивая пальцами по нижней губе, и мне вдруг ужасно хочется поцеловать его. Удастся ли целовать его еще после отъезда? И справедливо ли желать следующих поцелуев по отношению к нему и ко мне?
В пятом классе я впервые поцеловалась с Грегом Питерсоном, на спор, во время классного часа. В итоге нас отправили в медкабинет, в котором медсестра прочитала лекцию о распространявшемся коклюше. Я охотно согласилась на спор, потому что сохла по Грегу, хотя разочаровалась больше в поцелуе, чем в коклюше, который подцепила неделю спустя.
И тогда я решила, что меня, видимо, ожидают книги, а не поцелуи.
Я не осознавала, что такое смерть, пока не погибла Дженна. То же произошло и с поцелуями, когда прикосновение губ Нолана разбудило во мне неизвестное доселе вожделение. А ведь раньше истории о влюбленных, которых тянуло друг другу как магнитом, казались мне неправдоподобными и… скучными.
Но в поцелуях с Ноланом Эндсли нет и капли скуки.
Тем временем парень оборачивается ко мне с обыкновенным черным блокнотом на спирали. Я пытаюсь не выдать, что глазела на него примерно так же, как он любовался бедной Ребеккой Уайз с гористой грудью, и насколько разочарована обыденностью ежедневника.
– Вот, – протягивает мне находку Нолан.
Это дневник уже повзрослевшего парня. У каждой записи указана дата и время ее написания. Создается впечатление, что мои пальцы пронзит боль, едва я прикоснусь к резкому и ровному почерку.
– На первых страницах нет ничего важного, – поясняет он. – Тебе захочется почитать где-то с тридцать первого июля.
Я понимаю, что меня ожидает, но, даже изучив первую строчку, не могу собраться с силами.
– Они мертвы.
Я резко поднимаю голову; Нолан опустил взгляд на руки и бездумно переплетает пальцы.
– Уверен? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Нолан, бросив на меня короткий взгляд.
Я начинаю читать.
«Они мертвы. Эйвери и Эмили мертвы. Они мертвы. Мертвы. Мертвы. Все внутри разрывается. Мое сердце буквально разрывается. Я думал, что у меня сердечный приступ, но Вэл говорит, что физическая боль ощущается по-другому. Да, боль не как от пореза, после того как мама, услышав новости, вцепилась меня. У нее были подпилены ногти. Я должен был присматривать за ними, пока она сидела на маникюре. Она сказала, что пойдет на маникюр и, прежде чем мы вышли из дома, объявила:
– Нолан, присматривай за ними.
Словно до этого я за ними не присматривал. Как будто мне нужно напоминать.
