Мгновение – вечность - [25]

Командиры наземных частей, ради прикрытия которых Хрюкин из себя выходил, никого не щадя, молча кивали головами, соглашаясь с командующим.

Но он вывез «пару» с переднего края, обкатал, обсудил, проверил с лучшими воздушными бойцами и от своего не отступал.

За год войны Хрюкин отвердел сердцем. Научился судить о противнике холодно и трезво. Но был легко раним, когда встречал непонимание со стороны своих. Он возражал командующему, словно бы не видя угрюмых командиров-наземников…

Исполненный решимости стоять на Волге до последнего, Тимофей Тимофеевич исповедовал одну общую со всеми веру, отлившуюся со временем в крылатые слова: «За Волгой для нас земли нет!»

Неотделимость сражавшихся войск от города, от правого берега определяла мысли и чувства бойцов, решения командиров. Узнав о танковом прорыве, командиры авиаполков, попавших в полосу таранного удара, не ушли за Волгу, не получив приказа, сместились севернее, в сторону Камышина. «Увертывались и противостояли…» Вместе с тем Тимофей Тимофеевич, глядя правде в глаза, обдумывал, прорабатывал, выносил на Военный совет варианты дислокации, отвечавшие требованиям обстановки, конечной цели беспощадного сражения.

…Комендант штаба капитан Подобед, на котором от казачьей формы осталась красноверхая кубанка, сдвинутая на затылок, да кинжал с плексигласовой наборной рукояткой, лихо откозыряв ему на крыльце, заулыбался в спину, желая показать бойцам охраны свое короткое знакомство с летчиком-Героем, генералом; полковник, адъютант командующего, встретил его со сдержанной приветливостью и проводил в комнатку командующего.

Кроме сидевшего за столом и не поднявшего головы, а только протянувшего ему руку командующего, в комнатке находился пожилой генерал-пехотинец. Дела он, видимо, закончил, но отпущен не был. Его крестьянское лицо, густая седина головы и выцветшие пшеничные брови показались Хрюкину знакомыми…

— Раз-два! — напомнил командующий адъютанту о каком-то срочном, должно быть, поручении, недовольный тем, что адъютант теряет время с Хрюкиным. «Снарядов нет, патронов нет, личный состав дерется штыком», — вслух и, видимо, не в первый раз прочел командующий лежавшую перед ним радиограмму, как бы разъясняя адъютанту, чем он должен сейчас заниматься. Полковник торопливо вышел.

Командующий, как и ожидал Тимофей Тимофеевич, без предисловий потребовал усилить удары с воздуха по танкам прорыва. Хрюкин перечислял принятые им меры коротко и быстро, замечая в лице пехотинца живой интерес к его докладу. «Понеделин!» — вспомнил Хрюкин. Вот на кого похож молча сидевший пожилой генерал, на Понеделина, командарма-12. Чудом ускользнув из танковых тисков Клейста, сгубивших прошлым летом 12-ю наземную армию генерала Понеделина, Хрюкин часто думал и говорил своим в штабе: «Будь под рукой одно звено, один резервный экипаж, я бы выхватил Понеделина… Умница генерал, воевал в гражданскую!..» Сходство с Понеделиным расположило Хрюкина к пехотинцу.

Остро встала проблема: где держать авиацию дальше? Чтобы эффективно противодействовать танкам прорыва, где ей, авиации, находиться – на правом ли берегу, под городскими стенами, или же за Волгой? После предварительных обсуждений в узком кругу, на Военном совете, с принятием частных распоряжений, этот вопрос требовал теперь решения в масштабе всей воздушной армии. Ночной уход полков в сторону Камышина наверняка получил бы одобрение командующего, но Хрюкин о нем умолчал. Зная, как переменчивы настроения командующего и как он бывает упрям, непреклонен, приняв решение, Тимофей Тимофеевич счел за благо на камышинский прецедент не ссылаться. Потому что вслед за ударом из Вертячего естественно ждать активных наступательных действий немцев с юга, и как тогда быть полкам, стоящим к югу от Сталинграда? Куда их отводить? В калмыцкую степь? Под Астрахань? Растягивать базирование частей на тысячу километров? И как ими управлять?

Хрюкин снова вспомнил прошлую осень на Днепре, осенний Киев.

Угадать момент вывода войск из-под удара и осуществить его, держа руку на пульсе, управляя событиями, — великое искусство.

Для ухода авиации за Волгу, считал Тимофей Тимофеевич, такой момент настал.

— Службы тыла, — докладывал он, — готовили аэродромы на левом берегу, чтобы обеспечить непрерывность боевой работы авиации. Днем и ночью.

Генерал, похожий на Понеделина, заерзал на табурете.

— Мам, говорит, я летчика люблю, — подал он голос и улыбнулся горько, как человек, давно смирившийся с участью, уготованной его родимой матушке-пехоте, и все-таки не умеющий скрыть удивления перед такой баловницей судьбы, как авиация. — Приказ «Ни шагу назад!», а она вместе со своим командармом уматывает за Волгу.

— Летчик высоко летает, аттестаты высылает, — с тяжелой усмешкой поддакнул генералу командующий.

— Места базирования за Волгой готовятся по решению Военного совета фронта.

— Я знаю решения Военного совета, Хрюкин!

— А я их выполняю, — отвечал Тимофей Тимофеевич, воздерживаясь от эмоций, уповая на здравый смысл, на безотложность решения, — нюх, надо отдать должное, у командующего острый, чутье ему не изменяет. — Вчера я не настаивал. Вчера было рано.