Мгновение – вечность - [21]

Ночные полеты на приволжском аэродроме Егошин развернул по приказанию Хрюкина «изыскать возможность и срочно приступить к освоению самолета „ИЛ-2“ ночью, с тем чтобы впредь боевые действия на сталинградском направлении производить как днем, так и в ночных условиях».

До сих пор, насколько знал Егошин, штурмовые авиаполки в ночное время не работали. Хрюкин подвигал его на эксперимент, и опыт мирных дней сгодился: ночная программа на «ИЛ-2» осваивалась быстро. «Дед» как инструктор был на высоте, сержант Гранищев вылетел самостоятельно одним из первых… Одна непредвиденная помеха: пламя выхлопных патрубков. Снопы искр, вырываясь во тьме из мотора, ослепляют летчика, демаскируют машину. Действительно, кометы в небе…

— Восемь, — твердо повторил Егошин. — Без никаких. Я три раза в день рискую жизнью…

— А у меня таких, как вы, девять, и я рискую за день двадцать семь раз! — распетушился инженер; выкладка звучала риторически, он это чувствовал. — Днем рискую, ночью мучаюсь, техники практически без сна…

— Летчики много спят. Прямо-таки пухнут от сна!

Шесть машин – один боевой порядок, восемь – другой.

Восьмерка – внушительней, надежней, мощней: шестнадцать пушек, шестнадцать пулеметов, тридцать два ствола, тридцать две, а то и все сорок восемь «соток» в бомбо-люках – рать!

Рать сильна воеводою.

Унесла Тингута полковых воевод, почти всех забрала, два ведущих в строю – сам Егошин да «дед», командир эскадрильи. Контрудар по вражеской группировке в районе Тингуты, при массированной поддержке авиации, принес нашим войскам успех, прорыв противника на Сталинград с юго-запада сорван, усилия следует наращивать… Завтра летчиков снова ждет Тингута.

Раздаев, однажды сподобившись на вождение, сколько, бедняга, маялся, а он, Егошин, каждый день как пионер и на каждый вылет обязан поставить воеводу. Или сам иди, не просыхая, или из-под земли его выкопай, ведущего. Новичков война смывает, из десяти на плаву остается один. Сейчас зелень в полку, «стручки». Опыта вождения групп никто не имеет. Завтра одну четверку потянет командир, другую – «дед»…

Зазуммерил телефон.

— Привет, «Одесса», — сказал Егошин в трубку. — Командир братского полка, — пояснил он инженеру. — Это между собой я его так называю: «Одесса»… Из шестерки, летавшей на Тингуту, пришли трое.

— Кто водил?

— Сам и водил. Руководящего состава, можно сказать, не осталось… А пополнение – два новичка из ЗАПа. Явились на ночь глядя, не запылились.

— Наподобие вашего Гранищева…

— Сержант не так прост, как думают некоторые.

Егошин взял Гранищева в ЗАПе, чтобы заткнуть дыру: полк бросали под Харьков с недобором в людях, с половинным, в сущности, составом, могли вообще скомандовать отлет двумя звеньями – Харьков не ждал… он и прихватил сержанта в ЗАПе, запасном авиационном полку.

ЗАПы, ЗАПы – поставщики резервов.

На них, на ЗАПах, лежит сейчас тяжесть начатого в преддверии войны формирования ста новых авиационных полков. Интересы обороны требовали ста полков, до нападения Германии удалось создать двадцать, теперь пуп трещит и одно остается: гнать из последних сил, наверстывать, чего не смогли, чего не успели. Попадая в тыл на формирование, Егошин видел, что за военный год ЗАПы подняли приволжские, уральские поселки, деревеньки до значения удельных авиационных гнезд.

Свой малый стольный град обрели бомбардировщики, свой Рим, куда ведут дороги со всех фронтов, — у истребителей, своя Мекка – у летчиков-штурмовиков. Разная сопутствует им слава, жизнь во всех ЗАПах одна: жестокая голодуха, страда на уборочной и три-четыре часа пилотирования… Шофер-любитель, чтобы выехать самостоятельно на улицы города, должен предварительно накатать тридцать часов, а летчику в ЗАПе на знакомство с новой машиной дают три-четыре часа. Как говорится, для поддержки штанов. Три-четыре часа, не больше и – под Сталинград…

До войны ЗАПов не было.

Понятия о них никто не имел.

Задолго до прошлого лета поднялись в стране училища и летные школы, освежая древнюю славу Борисоглебска, Оренбурга, Качи. Спроси любого пацана, он тебе скажет не задумываясь: Кача готовит истребителей, Оренбург – бомбардировщиков… Какой народ, какие люди во главе учебных центров! Герои гражданской войны, орденоносцы. Комбриг Ратауш, комбриг Туржанский… цвет авиации. Каждое имя – легенда, каждое имя – личность, и, что характерно, каждый – с яркой методической жилкой, всегдашней спутницей культуры. И в нем, Егошине, возгорелась педагогическая искра… Да, умельцы, таланты растили будущих защитников неба. Звания выпускники носили разные. Егошин, чуткий к ним, как всякий военный, помнил красвоенлетов и военлетов двадцатых годов, пилотов с тремя треугольниками и пилотов-старшин начала тридцатых, сам Михаил через год после выпуска шагнул в лейтенанты…

В воспоминаниях мирных лет, особенно кануна войны, когда Егошин, награжденный за Испанию орденом Красного Знамени, пошел в гору, была для него живительная сила…

— Не такой лопух Гранищев, — повторил майор.

Нынче в обед, когда после трудного вылета заговорил, загалдел возле командирской машины базар неповторимых впечатлений, у Гранищева будто голос прорезался. Какой голос! И какими словами! «Товарищ командир, — сказал сержант, продвигаясь к нему с раскрытой полетной картой, — что это вас от Красного Родничка на север повело? Так прытко чесанули, я уж думал, не догнать», — и по лицу летчика со следами, надавленными тесноватым шлемофоном и словно бы впервые Егошиным увиденному, скользнула усмешка…