Мгновенье - целая жизнь - [36]
Людвик закончил свою речь словами глубочайшего благородства и самоотверженности:
— Мне остается добавить лишь одно. Какой бы приговор вы ни вынесли, я прошу не отделять моей судьбы от судьбы других товарищей. Я арестован раньше других. Нo то, что ими сделано, и я бы сделал, будучи на их месте. Я честно служил делу и готов за него голову сложить!
Владимир Спасович стремительно встал со своего места, почти подбежал к Варыньскому и крепко пожал ему руку. Вслед за Спасовичем к Людвику подошли почти все защитники и даже кое-кто из золотопогонной «публики» и растроганно выражали свои чувства.
Феликс Кон, для которого Моравский, как и для большинства подсудимых, потребовал смертной казни, в своем выступлении сказал:
— Правительство до такой степени сжимает круг жизни человека, что всякие нарушения являются неизбежными. Что может быть естественнее желания расширить круг своих познаний? У нас это запрещено. У нас находится под запретом цензуры Милль и Бюхнер… Чтение и изучение этих авторов уже является нарушением законов.
Но ведь, будучи учеником гимназии или студентом, не перестаешь быть человеком, на которого но могут не влиять явления повседневной жизни. Меня не мог не поразить вид проголодавшейся, истощенной массы рабочих, выгоняемых на мостовые Варшавы периодически повторявшимися кризисами. Все эти явления вызвали во мне недовольство существующим порядком. И теми же путями, которыми я раньше добывал сочинения общего характера, я впоследствии добывал труды по социализму. И, ознакомившись с основными принципами социализма, я проникся ими и, как человек, не умеющий равнодушно и безучастно относиться к окружающим его условиям, не умеющий играть только пассивную роль в разыгрывающихся событиях, я всеми силами старался найти людей, принимающих активное участие в борьбе с устарелым порядком. Мне удалось их найти, и я умолил принять меня в свою среду, дать мне возможность пойти рука об руку с ними и этим выполнить свой долг по отношению к народу. Не было и не могло быть речи о том, чтобы кто-либо меня вовлекал, так как одно разрешение бороться под одним знаменем с ними я считал для себя величайшей честью.
Несколько месяцев спустя я был арестован, а ныне прокурор требует для меня смертной казни. Защищаться я не желаю и ожидаю своей судьбы с сознанием исполненного долга.
Заседание длилось с небольшими перерывами весь день и вечер.
Свою речь Станислав Куницкий адресовал находящимся на свободе, хотя и начиналась она традиционным обращением к судьям:
— Позвольте мне, господа судьи, в последнем слово очиститься от той грязи, которой забросали меня прокуроры, а отчасти и некоторые из защитников. Я представлен ими на суде как человек, алчущий человеческой крови. По высказанному моими обвинителями мнению, всюду, где бы я ни появлялся, проливалась или должна была пролиться человеческая кровь. Мои убеждения признаны вредными для общества, мои поступки признаны преступлениями. Для того, чтобы еще более повлиять на вас, господа судьи, прокурор подчеркивал, что я во всем солидарен с «Народной волей», совершившей акт первого марта. Да! Я солидарен с «Народной волей», я был членом этой партии, я подписываюсь под всем, совершенным ею. Это — не преступление, а исполнение священной обязанности.
Генерал Фридерикс, быстро глянув в лицо нахохлившегося Гурко, громко произнес:
— Подсудимый! Говорите свое последнее слово, а не занимайтесь пропагандой! Иначе я вас лишу этой возможности.
Купицкий ответил спокойно:
— Не забывайте, генерал, что это в полном смысле мое последнее слово.
Фридерикс умолк. А Куницкий продолжал речь:
— Вся моя вина — это моя любовь к народу, за освобождение которого я готов отдать свою кровь до последней капли. На путь террора нас заставила вступить необходимость. Уберите от нас таких людей, как Янкулио и Белановский, людей, которые торгуют человеческой жизнью, прекратите бесчеловечные преследования — и тогда борьба примет менее острый характер.
Вы слышите плач и рыдание присутствующей на суде публики? Это наши родственники: отцы, матери и жены. Их спросите, преступники ли мы. Они нас знают. А вы — можете нас судить, можете и осудить. Мы умрем, сознавая, что исполнили свой долг.
Подсудимые договорились, выходя из зала суда во двор, выкрикивать громко свое имя и приговор, чтобы о результатах судилища узнали тюрьма и измучившиеся от ожидания люди.
Старинные часы пробили полночь. Наступило 20 декабря 1885 года. Наконец в первом часу ночи появились долго совещавшиеся судьи. Объявили приговор.
И вот в многотысячиую человеческую массу, то замиравшую, то мгновенно вскипавшую штормовым гулом, падают слова:
— Куницкий — смерть!
— Бардовский — смерть!
— Люри — смерть!
Гул на какую-то минуту стихает, минуту, кажущуюся очень долгой, — потому что это минута надежд, в которые не верилось, и отчаяния, которое было беспредельно…
Заминка была вызвана тем, что уводили одну группу и вводили другую. И снова возгласы из тюремного двора:
— Петрусиньский — смерть!
— Шмаус — смерть![3]
— Оссовский — смерть!
Варыньский был осужден на шестнадцать лет каторги. Феликс Кон получил десять лет и восемь месяцев каторги, замененные затем восьмью годами.
Книга калужского писателя Михаила Воронецкого повествует о жизни сибирского села в верховьях Енисея. Герои повести – потомки древних жителей Койбальской степи – хакасов, потомки Ермака и Хабарова – той необузданной «вольницы» которая наложила свой отпечаток на характер многих поколений сибиряков. Новая жизнь, складывающаяся на берегах Енисея, изменяет не только быт героев повести, но и их судьбы, их характеры, создавая тип человека нового времени. © ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОВРЕМЕННИК», 1982 г.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.