Мгновенье - целая жизнь - [17]

— Какой? — невольно вырвалось у Феликса.

— Рецепт Николая Кибальчича по изготовлению взрывчатых веществ. Согласен?

Феликс раздумчиво покачал головой, прежде чем ответить:

— Не знаю. Свою жизнь во имя революции я готов отдать в любую минуту, а вот распорядиться чужой жизнью не считаю себя вправе.

— Вот-вот, — подхватил Черный, — только те, кто готов, не задумываясь, отдать свою жизнь, имеют право распорядиться чужой жизнью…

С Куницким, которого Феликс теперь привычно называл Стасем, у них встречи все чаще, разговоры все сердечнее и доверительнее. Феликс чувствовал какую-то необъяснимую симпатию к этому человеку, который был старше его года на три, а казалось, что прожил на свете вдвое больше его. Но Феликс видел и другое — видел, что и Стася что-то притягивает к нему, хотя и по опыту, и по положению в партии Куницкому должны бы быть ближе Александр Дембский и молодой рабочий Бронислав Славиньский.

И вот теперь Стась доверяет ему самое тайное — участвовать в создании Боевой дружины. И Феликс был к этому готов. Он всем сердцем принял слова воззвания Рабочего комитета, написанные Дембским: «На аресты мы ответим со своей стороны двойной энергией и осторожностью — для предателей и угнетателей мы приготовим кинжал!»

Как-то Куницкий назначил ему встречу на улице Агриколя, рядом с Лазенковским парком, чтобы передать один из своих рабочих кружков. Второпях Феликс забыл дома часы. Подойдя к северным воротам и не увидев Стася, забеспокоился: вдруг опоздал. Подошел к высокому мастеровому, густо заросшему по всему лицу рыжими волосами, спросил:

— Вы не скажете, который теперь час?

— Скажу, — ответил мастеровой. — Ты пришел как раз вовремя. — И рассмеялся. У Феликса глаза на лоб полезли от удивления, когда он узнал наконец Стася. Вот это искусство перевоплощения! Даже стало грустно от того, как он опростоволосился.

Стась поспешил его утешить:

— Ничего. Это дело наживное. Не наживается только способность к состраданию — с нею человек рождается, получает ее в наследство от предков как самое бесценное достояние. А все остальное приобретается с жизненным опытом… Видишь трактир? Зайди со двора в заднюю комнату. Скажешь — от Черного. Я подойду попозднее.

— Боюсь, не справлюсь…

— Пустое, — улыбнулся Стась. — Сегодня введем тебя в кружок, посидишь, послушаешь, присмотришься, а там сама обстановка покажет, как быть дальше. Я тоже поначалу робел.

Феликс пошел было к трактиру, но Стась негромко окликнул его. Еще несколько минут шли вдвоем.

— Послушай, — сказал Стась, — тебе нужно взять подпольное имя.

— Но какое? — Феликс даже приостановился.

— А вот какое… «Кон» после присоединения латинского окончания преобразится в «конус», «конус» в переводе на польский значит «стожек». А так как ты еще новичок в партии, мы и будем звать тебя… Стожек. Не возражаешь? Ну, значит, так тому и быть…

Задняя комнатка трактира, видимо, предназначалась для двоякой надобности — как подсобное помещение для продуктов и как кабинет для гостей, ищущих уединения. Наряду с полками вдоль стен и вместительными ларями здесь стояли столики, стулья, в простенке — старый буфет.

Как и ожидал Феликс, преобладали рабочие пожилые и среднего возраста. Молодых было меньше.

Молодые рабочие, пришедшие сюда прямо с фабрик, заказывали на ужин картофельные галушки, яичницу с колбасой, яичницу с салом, жареную колбасу с луком, ветчину, селедку. Почти на всех столиках стояли миски с салатом, с помидорами, тарелки с салом, нарезанным ломтиками…

Пожилые только пили чай с печеньем, степенно разговаривали и каждого вновь вошедшего встречали шумными шутливыми репликами. Послушаешь этих добродушных, веселых людей со стороны и покажется, что живут они без горя, без забот и ничто не тревожит их в будущем. Сидели, посмеивались, подшучивали друг над другом, не стесняясь присутствия Феликса, которому сразу же подвинули чайник и чашку.

По непринужденному общему разговору Кон понял, что собирались здесь люди не с одного завода или фабрики — едва ли не из всех рабочих предместий. Были тут и машиностроители, и металлисты, и швейники, и даже кондитеры… Но по тому, как все они свободно обращались друг с другом, знали друг друга по именам, можно было предположить, что собираются они вместе давно и не так уж редко.

Появился Стась. Все внимание сразу переключилось на него. Стась прошел к столу, на ходу пожимая руки сидевшим близко к проходу рабочим, сел и тут же спросил, подвигая к себе чашку:

— Ну, что слышно у вас, друзья?

— А что мы слышим, Черный? — откликнулся сидевший напротив Стася пожилой коренастый рабочий с крупной головой и заметно выцветшими синими глазами. Горбатый нос делал его лицо суровым и даже грозным, но мягкий и слабый голос выдавал натуру робкую и уступчивую. — Что мы слышим, Черный? — повторил он и огляделся, словно заранее ища подтверждения у товарищей. — Мастер Магель совсем обнаглел. Иначе как польскими свиньями нас не называет.

— Это тот, немец? — спросил Стась, сдвигая брови.

— Он… У нас все мастера и инженеры — немцы.

— А что, у нас их меньше?! — ни на кого в отдельности не глядя, высказался средних лет рабочий с короткой трубкой в руке, которую он то и дело совал в рот, хотя она давно погасла. — На нашем механическом. У вас мастер ругается, да небось не дерется. А ругань на вороту не виснет. От ругани не убудет. А наш немец, мало того, что по всякому поводу в зубы дает — оно бы это еще ничего, — а то что еще взял в обычай… заманит в подсобку работницу да изнасилует — ни молодых, ни старых не пропускает.