Мгла - [55]

А если на самом деле уйти? — подумал он и понял как нелегко это сделать. Он взглянул на Оксану. Она разглядывала что-то на своей руке, склонив голову. В ней не было ничего примечательного, абсолютно обыкновенная, единственное ее достоинство состояло в том, что в ней не было ничего резко отталкивающего. Уйти! Он уже намеревался встать из-за стола.

А как она кончает? — возникла предательская мысль. Как раздвигает ляжки, какое у нее там все? Он вспомнил Ромашку и испытал нечто вроде угрызений совести. Трахнуть эту посредственную шлюху, значит — опуститься, стать кем-то наподобие бича, которому плевать, с кем.

Он сидел, зажав в кулаке рюмку и опустив глаза, как недавно сидел Сергей, но, в отличие от Сергея, примирившись с тем, что недостойно. Он выпил.

— А чего только себе налил? Мы бы тоже выпили, — вздохнула Маша.

Зудин налил им водки.

— Мне вина, — сказала Оксана, но он словно не слышал ее.

— Извини, он твой друг, конечно, но такой противный, — продолжала она. — Типа его жена святая, а мы не смеем о ней говорить. Может, нам тоже досталось в жизни.

— Молчи ты, — толкнула ее Маша.

— Почему я должна молчать?

Зудину хотелось швырнуть в нее бутылкой. Он не знал, что его бесит сильней, эта дура или его собственное безволие.

— Хватит уж болтать, — сказала Маша и взглянула на него, — Будем иметься-то?

Они перешли в комнату, где стояла большая постель. Белье было чистым, но застиранным, с дырками. Зудин сбросил с себя простыню и сел. Его желание словно мешками с песком было завалено плотным слоем тяжелых эмоций. Маша опустилась на колени и приступила к делу, привычно, механически, как работница на станке. Зудину показалось странным, что его организм реагирует на нее так же, как на Ромашку. Даже стыдно стало, от того что он довольствуется сексом со шлюхой после того волшебного счастья, в котором они купались с Ромашкой. Рука у Маши была холодной, как у покойницы, а голова двигалась так, как будто сосала заведенная кукла, а не живая женщина. Зудину хотелось ударить ее по шее, вырубить, чтоб она повалилась на пол, обливаясь кровью.

Оксана сняла с себя простыню, высыпала на кровать из сумочки тюбик со смазкой, презервативы, и села на пятки, выставив бритый лобок. Тела девушек казались Зудину безжизненными и кривыми как на полотнах Модильяни. Оксана гладила его по плечу и руке.

— Дай презерватив, — сказала ей Маша. — Ложись.

Она зубами вскрыла пачку, надела резинку на член, двумя пальчиками поправила кончик для отстойника. Оксана легла и развела ноги. Бритый лобок покрывали красные точки раздражения. Зудин снова вспомнил Ромашку, ее бархатную кожу, роскошные бедра, и как она красиво раздвигала их, сначала прижимая к груди и только после этого распахивая во всю ширь. Он вставил член в горячее, словно воспаленное влагалище Оксаны. Сучка даже не считала нужным подмахивать, просто лежала раздвинув худые ляжки, и получала удовольствие, а он работал, чесал ее тощую спину о раздолбанную кровать. Она закрыла глаза и стала постанывать. Это взбесило его. Маша гладила его по спине, сдержанно, как сестра.

Хотелось поступить с ними как с Ромашкой. Эта мысль обрадовала и наконец-то по-настоящему возбудила. Когда Оксана зажмурилась и заскулила, предчувствуя скорый оргазм, он выпрыгнул из нее, повернулся к Маше и молча, повелительными движениями рук поставил ее по-собачьи и, надавив на поясницу, вправил член ей в жопу и всунул до основания.

— А! — крикнула она, — Ты же знаешь, я так не люблю!

— Я плачу тебе, — сказал он и не узнал своего охрипшего голоса.

— Хоть бы презерватив поменял, — она попыталась вырваться, но он держал ее как клещами, насаживая на себя.

Маша застонала, уткнувшись в простыню. Он старался как можно быстрее довести себя до оргазма. Она закричала. Чувствуя, что вот-вот кончит, он вытащил из нее член, как из раны, и испытал удовлетворение, увидев дыру с красными неровными краями. Он сорвал презерватив и, схватив Оксану за шею, пригнул вниз и заткнул ей рот. Она пыталась вывернуться, но он держал ее, вколачивая ей в горло член.

— Что с тобой?! — закричала Маша.

Он отпустил Оксану, она давилась, скорчившись как зародыш на простыне. Маша лежала рядом с перекошенным от боли лицом. Оксана вытянула шею и шумно дышала, на ее разинутых губах дрожали тягучие капли мутной слизи. Она сделала судорожное движение, давящееся, отвратительное. Зудин вспомнил Ромашку.

Наконец-то они были похожи. Оксана приподнялась на локте, вытянув шею и открыв рот, как отравившаяся собака. Потом села и сидела какое-то время, странно двигая туловищем, как будто внутри у нее что-то ворочалось, выправлялось после болезненного вторжения.

Глава ХVIII

18

На следующий день он пожалел о том, что было вчера. Вопреки его пренебрежению, дела на работе шли в гору. Можно было порадоваться, но воспоминание о проститутках омрачало эту радость. Он почему-то не мог не думать о них. Он не чувствовал вины или стыда или раскаяния, только отвращение, мучительное неотступающее отвращение. Он видел их и себя с ними и никак не мог отделаться от этих картин.

Когда-то в детстве, когда он играл с друзьями в овраге, он наткнулся на дохлую кошку, от которой воняло и у которой в пустых глазницах кишели черви. Потом он долго не мог отделаться от этой кошки с разинутой черной пастью и опарышами вместо глаз. Она стояла перед глазами, как будто это он убил ее. Сейчас с ним было нечто подобное.