Мгла - [5]

— Ромаша, — Лариса Федоровна напряженно заморгала. — Ты меня ставишь в неудобное положение! Ты же знаешь, какие сейчас цены. Маникюр, прическа, это же все не копейки стоит. Надя с Наташкой в мае приедут, я же не могу им на день рождения подарить какую-нибудь фигню за триста рублей.

Он смотрел в чашку и жевал.

— Подари тете Наде какое-нибудь из своих старых платьев, а Наташке я куплю цветы.

— Ты что! Старое платье — это хамство! — она развернула шоколадную конфету и отправила ее в рот целиком, за щекой образовалась выпуклость. — Скажешь, тоже. Тебе на тетку две тысячи жалко?

— Ладно. Оставим этот разговор.

— Вот именно — оставим, — она размолола конфету крепкими челюстями. — Давай лучше поговорим о тебе.

— Обо мне? У меня все в порядке.

Он откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

— Ромаш, ты знаешь, я стараюсь не вмешиваться в твою жизнь и никогда на тебя не давила.

— Спасибо, мама, — он скрестил на груди руки.

— И все-таки, я хочу сказать. Может, уже хватит прожигать жизнь? Голова у тебя на плечах, деньги есть, молодой, красивый, здоровый — пора б уж присмотреть кого-нибудь.

— Мама!

— Молодой, да не совсем молодой. Тридцать два — прекрасный возраст, чтобы завести семью. Девки у тебя есть, это понятно. Погулял и хватит. Чего на них деньги спускать. Это все равно, что в трубу. Вот влюбишься в какую-нибудь по уши, и будет из тебя высасывать…

Он улыбнулся и покрутил головой. На нем были джинсы и синий с серо-коричневым узором свитер, который она ему подарила. Она посмотрела на него продолжительным взглядом, окинув всю его большую ладно скроенную фигуру, словно оценивала.

— У нас с тобой всю жизнь была семья ты да я, — голос ее изменился. — Я бы внуков понянчила, пока не старая.

Он молчал, разглядывая шторы. Лариса Федоровна взяла чайник и подлила ему и себе.

— Остыл уже, — сказала она, сделав глоток.

— Я больше не хочу, — пробормотал он. — Спать пора.

Она поставила чашку и вновь стала рассматривать ногти, сначала положив руку перед собой, потом согнув пальцы и поднеся к глазам. Он взглянул на нее. Порыв сентиментальности сменился привычной чванливой важностью. Увядающее породистое лицо вновь стало удовлетворенным и безмятежным.

— Мам, — сказал он.

Она продолжала заниматься ногтями, выгнув от усердия брови.

— Мам!

Она не подняла глаз, лишь кивком показала, что слушает его.

— У тебя кто-то есть?

Не сразу оторвавшись от своего занятия, медленно, словно вытаскивая ногу из глины, она перетащила на него взгляд.

— А ты считаешь, что я уже стара для этого? Только я не буду докладывать, как у меня обстоят дела в этом отношении.

Она смотрела на него какими-то чужими глазами, совсем не глазами его матери. Этот взгляд подтолкнул его сделать еще один вопрос.

— А если со мной что-нибудь случится, ты будешь очень переживать?

— Что? — Лариса Федоровна рассердилась. — Что может с тобой случиться? Прекрати эти дурацкие вопросы!

Лариса Федоровна курила на крыльце, накинув на плечи пальто с пушистым воротником. В ярко освещенном окне второго этажа можно было увидеть Зудина, который ходил по комнате. Свитера на нем не было, он был в одной футболке. Он водил глазами по желтым в цветочках обоям, утомленный скукой, останавливался, крутил головой и снова ходил.

На следующий день в субботу он поехал к Ирине Александровне.

Часть III

3

Они лежали на широкой постели в большой объятой тьмой комнате и остывали, устремив в потолок изнуренные наслаждением лица. Тусклые блики застыли на бутылке и двух бокалах на журнальном столике. Белые тела мягко выделялись на темных простынях. Они касались друг друга только плечами и ладонями. Он держал ее за руку, словно они брели в темноте.

В приоткрытое окно доносились звуки уходящего дня большого города. Он слушал эти звуки и ее дыхание. Оно было учащенным и счастливым. Темные пятна ее сосков поднимались и опускались вместе с дыханием. Ее располневшее тело в темноте казалось еще больше. Она раздвинула ляжки, вытерла себя полотенцем и оставила его между ног, словно у нее все горело.

Он лежал как расстрелянный, уставившись в темноту и не двигаясь. Свалившись на бочок, дремала его опавшая плоть. Прошло несколько минут.

— О чем ты думаешь? — тихо спросила она.

— Ни о чем.

— Вообще? Так не бывает.

Он вздохнул.

— Не знаю. Не помню. Может, и думаю, только не обращаю на это внимание. В голове пустота, в теле легкость…

Она повернула к нему лицо.

— Мне кажется, ты думаешь о чем-то.

— Думаю. Только потом, попозже.

— О чем?

— О нас с тобой.

— Не ври.

— Серьезно. Вспоминаю, как все начиналось.

— Зачем?

— Не зачем. Просто мне нравятся эти воспоминания, они возбуждают. Учительница и ученик. Только подумать! Когда половина моих друзей занималась втихаря онанизмом, а другая половина постигала азы этой науки на сверстницах, которые ничего не чувствовали и не умели, я уже проходил с тобой университетский курс.

Она засмеялась, повернулась к нему и положила руку ему на грудь.

— Я тебе и впрямь тогда понравился или просто оказался самым доступным?

— Наверное, поначалу все-таки второе. Сейчас уже не помню, — она опять засмеялась. — Я многим из вас нравилась. Было забавно смотреть, как желторотые юнцы пытаются произвести впечатление.