Мезонин поэта - [18]
С Арбата донеслась первая сторожевая колотушка. Из свистящих жгутов метели вынырнул похожий на тумбу фонарщик в неохватном тулупе и завозился у крайнего столба. Сугробы пошли гуще, санный след петлял между ними то вправо, то влево, прижимаясь к обледенелым скрипучим тротуарам.
Гоголь сидел в санях замерзший, усталый. Итак, у него отнимают последний кусок хлеба: он по уши влез за границей в долги, надеясь вернуть их с издания «Мертвых душ». И вот теперь его поэма, которой он отдал семь лет жизни и в которой заключен отныне весь смысл его существования, не выйдет в свет!
Эта бестия Снегирев, получив частным порядком рукопись на просмотр, не обнаружил в ней поначалу ничего предосудительного, однако затем чего-то испугался и заартачился. А тут еще Погодин медведем насел, требуя для своего холопского «Москвитянина» в уплату за одолженные разновременно шесть тысяч ассигнациями либо отрывков из «Мертвых душ», либо каких-нибудь других непубликовавшихся сочинений (и вырвал-таки, пользуясь материальной зависимостью от него писателя, неоконченную повесть «Рим»), Он и право на второе издание «Ревизора» приобрел на самых выгодных условиях, а добавочные сцены без спроса автора распечатал у себя в журнале.
Да, кулаковат (по выражению О. М. Бодянского) был Ми-хайла Петрович и бескорыстия в дружбе не ведал. Даже мягкий С. Т. Аксаков признавал: «…как скоро ему казалось, что одолженный им человек может его отблагодарить, то он уже приступал к нему без всяких церемоний, брал его за ворот и говорил: «Я тебе помог в нужде, а теперь ты на меня работай».
Желая, по видимости, быстрее провернуть дело с поэмой, Погодин (именно он, теперь это выяснилось точно), опять без ведома Гоголя, передал рукопись в московский цензурный комитет. И — напортил. Хитрый, как лиса, Голохвастов, занимавший место президента, едва услыхав название, закричал голосом древнего римлянина: «Нет, этого я никогда не позволю! Душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть; автор вооружается против бессмертия!» А когда взял в толк, что речь идет о ревизорских душах, еще пуще взбеленился: «Нет, этого и подавно нельзя позволить! Это значит против крепостного права!»
Президента хором поддержали другие члены комитета. «Предприятие Чичикова есть уже уголовное преступление», — твердили они. «Да, впрочем, и автор не оправдывает его», — пробовал вступиться Снегирев. «Да, не оправдывает! а вот он выставил его теперь, и пойдут другие брать пример и покупать мертвые души…» Словом, обсуждение напоминало самые фантасмагорические сцены гоголевских комедий (так он не преминул с болью отписать в деталях П. А. Плетневу в январе 1842 года).
Оставалась одна надежда — Белинский. Пусть забирает рукопись в Петербург и при содействии влиятельных друзей писателя постарается там уломать цензуру. Но свидание это надо держать в секрете, упаси бог дознаются Погодин с Шевыревым, Аксаковы, Хомяков и прочие московские славянофилы. Попреков не оберешься! Давно уж хотят перетянуть Гоголя в свой лагерь, ревниво стерегут каждый его шаг… Враждуют. А с кем, позвольте спросить?! «Воспитай прежде себя для общего дела, чтобы уметь точно о нем говорить, как следу(ет). А они: надел кафтан да запустил бороду, да и воображают, что распространяют этим русский дух по русской земле!..»
И сподобилось же такому приключиться в Москве, куда «едешь прямо домой, а не в гости», в Москве, которую Гоголь называл своею родиной, где неоднократно находил бескорыстную помощь и поддержку, откуда пошла его литературная известность.
А ведь как рвался когда-то юношескими мечтами на берега Невы. Боролся, верил. Обрел Пушкина, Жуковского… И все ясе неотвязная нужда, нетопленые углы, неудавшееся профессорство и — главное — ожесточенная травля «Ревизора» продажной прессой окончательно заслонили ему парадное великолепие северной столицы. «Бездушен, как сам Петербург», — часто повторял он впоследствии. «Невский проспект — чудо, так, что перенес бы его, да Неву, да несколько человек в Москву», — обмолвился Гоголь встретившемуся с ним в 1839 году в Петербурге Белинскому.
Роковая петербургская премьера «Ревизора», по сути, надломила жизнь писателя, обрекла на заграничное скитальчество, не оторвав, однако, от родины. «Теперь передо мною чужбина, — обращается он 22 сентября 1836 года из Женевы к Погодину, — вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь…» И год спустя добавляет: «Ни одной строки не мог посвятить я чуждому. Непреодолимою цепью прикован я к своему».
Он отменно рисовал (пробуя даже тягаться с Жуковским) и боготворил архитектуру, видя в ней извечный идеал гармонии искусства, к которому мучительно стремился в поздние годы. Листы его «подручной энциклопедии» — толстой конторской тетради «Всякая всячина» — испещрены доскональными чертежами и рисунками фрагментов различных архитектурных памятников, поразивших Гоголя в путешествиях.
Не менее пытливо изучал он образцы московского зодчества, рылся в книгах по истории Москвы, удовлетворяя чрезвычайно развитое чувство прекрасного, не закрывая при этом глаза на отрицательные стороны современной ему московской жизни. Они получили отражение в «Мертвых душах» и других произведениях.
Летняя жизнь в старом доме, в поселке, кроме прочего, еще и тем счастливо отличается от городского быта, что вокруг — живая жизнь: травы и цветы, живность, что летает, порхает и ползает. И всем приюта хватает.
Хотелось бы найти и в Калаче-на-Дону местечко, где можно высказать без стеснения и страха всё, что накипело, да так, чтобы люди услышали.
На старом грейдере, что ведет к станице Клетской, возле хутора Салтынский, в голой степи на бугре, на развалинах молочной фермы, автор встретил странного человека…
В сборник вошли тексты Игоря Сида, посвященные многообразным и многоуровневым формам взаимодействия человека с географическим пространством, с территорией и ландшафтом: художественные эссе и публицистические очерки 1993–2017 гг., в том числе из авторской рубрики «Геопоэтика» в «Русском журнале», а также исследовательские статьи и некоторые интервью. Часть текстов снабжена иллюстрациями; отдельным разделом дан откомментированный фотоальбом, представляющий самые разные срезы геопоэтической проблематики. Поэт, эссеист, исследователь, путешественник Игорь Сид — знаковая фигура в области геопоэтики, инициатор в ней научного и прикладного направлений и модератор диалога между направлениями — литературно-художественным, прикладным (проективным), научным, а также между ними и геополитикой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Друзья отвезли рассказчика в Нормандию, в старинный город Онфлер, в гости к поэту и прозаику Грегуару Бренену, которого в Нормандии все зовут «Воробей» — по заглавию автобиографического романа.
Молодой московский прозаик Илья Митрофанов умеет точно и зримо передать жизнь в слове. Уже одно это — свидетельство его одаренности. Располагает к себе и знание жизни, способность не только наблюдать и изображать, но и размышлять над теми ее, подчас весьма нелегкими задачами, которые ставит она перед вступающим в самостоятельную рабочую жизнь героем. Молодой писатель по рождению южанин. Оттого, наверное, в повести его есть и свойственная южной прозе пластичность слова, и своеобразие разговора героев, и напряжение чувств.
В небольшом английском провинциальном городке во время празднования традиционного дня Гая Фокса убивают местного эсквайра. Как устанавливают прибывшие для расследования детективы из Скотленд-Ярда, преступление совершено подростками. Виновных арестовывают и предают суду. Итак, совершено еще одно из тех обыкновенных убийств, каких немало происходит ежедневно. Джулиан Саймонз далек от того, чтобы обличать действительность современной Англии. Его взгляд на жизнь характерен для нынешнего западного писателя.
Степан Залевский родился в 1948 году в селе Калиновка Кокчетавской области. Прежде чем поступить в Литинститут и закончить его, он сменил не одну рабочую профессию. Трудился и трактористом на целине, и слесарем на «Уралмаше», и токарем в Москве. На Дальнем Востоке служил в армии. Познание жизни в разных уголках нашей страны, познание себя в ней и окружающих люден — все это находит отражение в его прозе. Рассказы Степана Залевского, радующие своеобразной живостью и свежей образностью, публиковались в «Литературной России», «Урале», «Москве» и были отмечены критикой. «На легких ветрах» — первая повесть Степана Залевского. Написана повесть живо и увлекательно.
Алексей Логунов родился в деревне Черемухово Тульской области, недалеко от Куликова поля. Как и многие его сверстники — подростки послевоенных лет, — вступил в родном колхозе на первую свою трудовую тропинку. После учебы в школе ФЗО по профессии каменщика его рабочая биография началась на городских и сельских стройках. Затем работал в газетах и на телевидении. Именно эти годы явились основой его творческого мужания. В авторском активе Алексея Логунова — стихи, рассказы, а сейчас уже и повести. Но проза взяла верх над его стихами, читаешь ее, и угадывается в ней поэт, Видишь в этой прозе картины родной природы с нетерпеливыми ручьями и реками, с притихшими после прошумевших над тульской землей военных гроз лесами и перелесками, тальниковыми балками и неоглядными, до самого окоема полями… А в центре величавой картины срединной России стоит человек-труженик, человек-хозяин, человек — защитник этой земли. Куликово поле, люди, живущие на нем, — главная тема произведений А. Логунова.