Международный вагон - [19]

Экономка всплеснула руками.

— Провалиться мне, если это не запечатлелось в моей памяти! — энергично продолжал Друк. — Майор при этом добавил: «моя жена обожает фазанов, — а что любит миледи, то люблю и я!»

На этот раз экономка выслушала, как окаменевшая. Губы ее поджались с таким видом, что, если б они были барометром, ни один капитан не вывел бы свое судно в море, предпочтя при таких признаках лучше зазимовать на рейде.

Между тем Друк, ничего, по-видимому, не замечая, оказал честь гусиному паштету, цыплячьему пирогу, пудингу и рыбе, облегчая их сухопутный маршрут усиленными возлияниями из графинчиков.

— Скажите мне, сэр, — произнесла экономка, не дотронувшись ни до одной из тарелок, — по какому, собственно, делу вы ко мне попали?

Друк вынул зубочистку, уселся поудобнее и начал:

— В моем лице, душенька, вы видите человека с укорами совести. Я служил проводником в международном вагоне! Когда майора Кавендиша выбросила из окна его красавица-жена, — между нами будь сказано, даже не отведавшая фазанов, — полиция забрала ее в тюрьму и опечатала багаж майора. Но, подметая купе, я нашел…

Друк вытащил лакированный модный дамский ридикюль с пряжкой из настоящего халцедона. Экономка впилась в него глазами.

— Первым моим побужденьем, душенька, было вернуть его мистрис Кавендиш. Но где была мистрис Кавендиш? В немецкой тюрьме! Я раскрыл ридикюль… (Друк раскрыл ридикюль…) — он был, душечка, точь-в-точь как теперь, набит золотом!

С этими словами Друк запустил в него руку и побряцал на ладони сверкающими золотыми монетами:

— Долго я думал, кому, собственно, сдать эти вещи, и, признаюсь, сильно склонялся к мысли выйти в отставку и завести себе огородик. Но совесть, душечка, заела меня. Совесть толкала меня не хуже, чем полицейский, прямехонько под жабру и привела прямо сюда, к законным наследникам майора. Берите, душечка, не сомневайтесь!

С этим благородным выводом Друк отер слезу и протянул ридикюль прямо в руки восхищенной экономки. Излишне добавить, что честная женщина несколько минут сомневалась, имеет ли она на него право. Но, когда Друк победил все ее сомнения, ридикюль был спрятан в самый дальний угол самого пузатого комода, запертого самым крепким ключом, она почувствовала неожиданный прилив- такой сильной благодарности, что немедленно схватила свечу и предложила Друку идти в гардеробную мистера Кавендиша.

— Вы малость повымазались в тине! — прошептала она нежным голосом: — пара хороших брюк была бы вам кстати!

Друк не отказался, но, как только они очутились в гардеробной, он выразил сильное желание навестить все фамильные места майора Кавендишей, начиная с портретной галлереи и кончая склепом. На лице экономки мелькнуло что-то вроде испуга. Она прислушалась к ночному безмолвию замка, и свеча затряслась в ее руке.

— Послушайте меня, сэр, — пролепетала она тихо, — конечно, я не смею ни в чем отказать вам… Но не ходите, уж лучше не ходите никуда! Взгляните-ка на этот шнурок…

Она показала Друку толстый черный шнур, огораживавший узенький путь в коридорную майора и преграждавший все остальное пространство, покрытое густым слоем пыли:

— Взгляните-ка, ни одна живая душа не была пущена в комнаты майора со дня его отъезда, не считая и меня самой! Если вы наклоните свечку, вы сможете даже увидеть здесь отпечаток следов самого майора!

Она не успела докончить, как Друк вырвал у нее свечу, наклонил ее и увидел на пыльном полу два бледных, но явственных следа от небольшой мужской ноги. В ту же минуту в глазах Друка сверкнуло страшное изумление, брови его поднялись, а изо рта раздалось нечто вроде мальчишеского свиста. Он глядел на след не больше секунды. Потом с неожиданной быстротой повернулся к экономке:

— Не дадите ли вы мне, душечка, пару поношенных сапог майора? — произнес он крайне легкомысленным голосом, вперяя в нее острые глаза с таким выражением, точно ждал и угадывал все, что произойдет на ее лице после этого вопроса.

Так оно и было, Боб Друк! По-видимому, сапоги майора отдать куда труднее, чем брюки. Экономка мистера Кавендиша смутилась, насупилась и прикусила себе губу, словно сболтнула что лишнее.

Глава тринадцатая КАБАЧОК «КОШАЧИЙ ГЛАЗ»

В три часа ночи на окраине Вены полицейские могли наблюдать весьма обычное в Австрии явление: падающую девушку. Не то чтобы она падала в фигуральном смысле, как звезда, теряющая славу, или хорошая бюргерша, теряющая невинность; она падала в самом честном и прямом направлении, от высоты собственного роста прямехонько на тротуар, где к тому же было дьявольски мокро от дождя.

Полицейские сердито подошли к ней и схватили ее за плечо.

— Проходу нет от голодных, — проворчал один.

— Чорт их знает, зачем они шляются! — поддакнул другой. — Коли ты хочешь есть, сиди дома, — сбережешь по крайности фунтик своего собственного мяса, если только он сохранился у тебя где-нибудь подмышками.

Ни тряска, ни философия не вызвали у несчастной ни малейших признаков жизни. Это была хрупкая, тощая женщина, не старше восемнадцати. Лицо ее осунулось и заострилось, не потеряв от этого миловидности. Нос и щеки покрыты веснушками: мягкие невьющиеся волосы прядями свисают на лоб.