Международный вагон - [21]

У подъезда они тотчас же разошлись. Незнакомец юркнул направо, бродяга налево, где стояла группа полицейских.

— Франц, дайте мне огня, — лениво проговорил бродяга, останавливаясь перед полицейскими и поджидая, пока десяток рук протянутся к нему со спичками: — в чьей карете приехал Дельсарт — вы не заметили?

— Как же, ваше превосходительство, — прошептал полицейский, — в экипаже американского посланника.

Пока этот замечательный разговор происходил под покровом ночи, девушка с голубыми глазами, похолодев от ужаса, сидела в глубине кабачка. Ей казалось, что странные полосатые стены сдвигаются, странные полосатые лица расплываются во все стороны, желтый кошачий глаз с потолка бросает на нее целый сноп черно-желтых пронзительных взглядов и джаз-банд взмахивает над нею чем-то вроде хлыста с окровавленными зазубринами. Озноб потряс ее худенькое тельце, она вытянула перед собой руку, встала и — как подкошенная свалилась вниз.

Глава четырнадцатая ГДЕ СОРРОУ ОБЕЩАЕТ ПРЕМИЮ ЛЮБОЙ ВЕЧЕРНЕЙ ГАЗЕТЕ

— Сорроу, — пробормотала девушка, вторично приходя в себя в темной каморке и увидя наклонившееся над ней лицо со старыми белесоватыми глазами, — что это за место? Кто его держит? Зачем вы здесь? Как вы успели сюда пристроиться?

— Ну, Минни, — сердито ответил Сорроу, приподнимая девушку и похлопывая ее по спине, — это следовало бы спросить мне, а не тебе. По твоей милости я должен прервать свою слежку, потерять место и выпустить из рук хорошую дичину, не успев даже толком разобрать, чем она пахнет.

— Не ругайтесь, дядя, — ответила Минни, — я три дня не спала, не ела. Меня вытащила из тюрьмы сумасшедшая английская леди, по имени мистрис Кавендиш, и бросила на перекрестке, окруженную четырьмя шпиками. Эти люди, дядюшка, любят получать суточные. Они меня гнали, как мышь. Я прикатила в Вену, чтобы не подвести наших ребят, и свалилась тут поблизости ни жива, ни мертва от голода. По правде сказать, ваше место наводит меня на размышление. Разговор, который вели эти самые бродяжки…

— Придержи-ка балаболку, — прервал Сорроу, нахмурившись, — английская лэди Кавендиш… это, Минни, интересная история. Валяй все, что с тобой случилось, по порядку.

Минни Гербель уселась поудобней, скрестила худенькие ручки на животике, что было ее излюбленной позой, и обстоятельно рассказала Сорроу все свои приключения.

— Гм! — разразился, наконец, Сорроу после долгого молчания: — Кувыркалась под потолком! А бродяги, ты говоришь, вели прелюбопытный разговор?

— Ну да, они интересовались майором да еще какой-то собакой, про которую узнали, будто она жива.

Сорроу вскочил, как ошпаренный.

— Собака! — пробормотал он взволнованно: — Э-ге-ге-ге-ге, голубчики! Минни, сиди тут безвыходно и не отворяй, кто- бы ни постучался. В шкафу — хлеб и колбаса, в углу — корзина с бутылками. Они, положим, пустые, но если опрокинешь каждую из них в глотку, так что-нибудь перекапнет.

С этими утешительными словами он схватил шапку, нахлобучил ее, заложил руки за спину и только направился к двери, как Минни сердито преградила ему путь.

— Эй, дядя Сорроу, — шепнула она укоризненно, — вы оставляете меня без всякого разъяснения. Что это за место? Кто его хозяин?

Сорроу посмотрел на девушку сверху вниз, как глядят на воробья, подскочившего к самому носу, и медленно ответил:

— Что это за место? Кабачок «Кошачий глаз» в городе Вене, на углу Штумгассе, возле Гагенских оврагов. А кто его хозяин? Это, девушка, хотел бы я пожертвовать любой из наших вечерних газет, живущей на премии, в виде хо-о-ро-шенького вопроса своим подписчикам. Смело можно пообещать за разгадку десять тысяч пар подтяжек, дюжину велосипедов, тринадцать зубоврачебных кресел и даже полное прекращение своей собственной газеты, без всякого страха, чтобы хоть одна живая душа могла когда-нибудь разгадать.

Оставив Минни с открытым ртом не столько от смысла этого спича, сколько от необычайности подобного красноречия в его устах, он быстро выбежал из каморки.

Маленькая комсомолка задумчиво покачала головой… Положение вещей начинало ей сильно не нравиться. Прежде всего она заперла дверь, насторожила уши и убавила свету в крохотной газовой горелке. Потом полезла в шкаф и вытащила оттуда огромный кусок колбасы с крохотной корочкой хлеба. Прикинув одно к другому и философски сощурившись, Минни решительно перерезала колбасу пополам, раскрыла ее, спрятала в серединку хлебную корочку и, устроив себе таким образом бутерброд, хотя и противоречащий всякой теории, но зато отлично согласованный с практикой, запустила в него обе половинки челюсти. Съев бутерброд, она перешла к пивной корзине, как вдруг в дверь раздался тихий и вкрадчивый стук.

«Стучи себе, сколько влезет!» — подумала Минни.

Стук повторился.

Минни преспокойно опрокидывала одну бутылку за другой над собственным ртом и, сев на кровать, слушала стук точь-в-точь с таким видом, как если б это была воскресная проповедь социал-демократа. Губки ее сложились в бантик, глаза прищурились, одну прядь волос она положила себе в рот и прикусила зубами.

— Тук-тук-тук!

— А ну тебя!

— Тук-тук-тук!

Неожиданно, как начался, стук прекратился. Минни насторожилась. За дверью послышались тихие, крадущиеся шаги.