Между верой и любовью - [13]
— Так! Так! Как же ты впадешь в грех, Маргарита? — удивился юноша, рассмеявшись.
— Тебе смешно? Ты что, не знаешь, что если девушка питает чувства к священнику, это грех?
— Да ладно тебе, Маргарита!
— Да, да! Мама говорит, что такие женщины превращаются в страшных чудовищ! Трехногих, страшных и без головы! А по ночам они бегают по полям! Мама их видела много раз! Они бьют копытами и шевелят ушами!
— Браво! Это все очень весело! — продолжал смеяться Эугенио. — Если у этого чудища нет головы, как оно шевелит ушами?
— Слушай, ну мне-то откуда знать! У них уши на шее!
— Хорошо, Маргарита, не бойся. Только бы ты не превратилась в чудище, я не буду священником, нет, нет, не буду. Решено!
— Но твои мама с отцом, что же они сделают…
— Мои родители не захотят мне плохого, я скажу им, что не хочу становиться священником.
— Но они так жаждут этого! Бедные! Они же будут так недовольны, что ты их ослушался.
— Они утешатся, я надеюсь.
— Значит, решено — сказала, помедлив немного, Маргарита. — Наша старая клятва об исповеди расторгнута. Вместо нее мы поклянемся в другом…
— В чем же?…
— Что ты всегда будешь желать мне добра…
— В этом и клясться не надо!
— Ну давай же!.. И что, закончив учебу, ты никогда больше меня не покинешь.
— Клянусь! Клянусь этим крестом! — чувственно вскрикнул мальчик и перекрестился.
— Я клянусь в том же, — повторила вслед за ним Маргарита, осенив себя крестом.
Светлый ангел чистой любви улыбнулся с небес этой клятве и, взлетев на своих золотых крыльях, едва коснулся их искренних лиц и взмыл вверх в вечное царство, в то время как мрачный дух холодного аскетизма, пытавшийся поселиться в душе юноши, взмахнул темными крылами и, покинув его сердце, скрылся где-то в далеких руинах разрушенного монастыря.
Глава десятая
Ангел невинности уже прощался с ними, оставив им лишь призрачное понимание целомудрия, живущего в их невинных душах и проявляющегося в смущенных взглядах и недосказанности того, в чем каждый из них боялся признаться. Так красное зарево на востоке возвещает о восходящем солнце, которого не видно за горизонтом.
Маргарита в свои четырнадцать лет поражала пленительной и чарующей красотой. Умбелина начинала понимать, что не следует оставлять их одних надолго как тогда, когда они были детьми и проводили вместе целые дни напролет, поэтому не разрешала им уходить далеко. Это ей неплохо удавалось, но порой тетя Умбелина, увлеченная работой, забывалась, и тогда юные создания, укрывшись от ее глаз, могли держаться за руки и долго-долго глядеть друг на друга, и в этих взглядах отражались и любовь, и тоска, и нежность. Как хотелось им поцеловаться, но, невинные, неискушенные, они впадали в оцепенение, не смея сделать этот шаг! Желание это ютилось у каждого их них глубоко в сердце, а поцелуй застывал на кончике губ подобно птенцу, не решающемуся сделать первый взмах крыльями.
И чем сильнее становилась страсть Эугенио к Маргарите, тем больше росло отвращение его к монашеской жизни.
С каким трудом каждое воскресенье он заставлял себя надеть сутану и отправиться помогать священнику в ближайшую церковь!
Но на то были воля и желание его родителей, которые видели будущее своего сына только в служении Церкви, и каждый раз, видя его помогающим у алтаря во всей сосредоточенности истинного церковного служителя, просто сияли от счастья.
Когда же, закончив воскресное служение, он возвращался домой и видел Маргариту, в памяти его возрождались ужасающие образы безголового чудища, которого так боялась Маргарита, он бледнел и приходил в полное замешательство.
Вскоре родителей Эугенио стало беспокоить, что сын все свободное время проводит в доме Умбелины.
— Сынок, — в очередной раз затевала разговор сеньора Антунес, — ты совсем не бываешь с нами и постоянно пропадаешь в доме Умбелины. Помни о том, что твое призвание — быть священником! И не подобает при этом проводить столько времени с девочкой, это совсем, совсем не хорошо!
— Но мама, о чем же ты? Я ведь с детства привык играть с Маргаритой! Неужели если бы у меня была младшая сестра, мне нельзя было бы проводить время с ней?
— Вы только его послушайте! Какая наивность! Значит, раз ты играл с ней в детстве, то можешь и сейчас, и, конечно, сможешь продолжать это когда станешь священником?
— Ах, мама! Говоря по правде…
Эугенио тяжело вздохнул и не мог найти сил, чтобы продолжить.
— Говоря по правде что, сынок? Заканчивай.
— Я совсем, совсем не хочу…
Эугенио снова замялся.
— Не хочешь чего? Ну говори же уже, чего ты тянешь! Выкладывай, что у тебя на сердце. Если это какая-то глупость, мы быстро об этом забудем. Так чего же ты не хочешь?
— Быть священником, мама…
Уже долгое время Эугенио мечтал сделать это признание, но каждый раз оно будто застревало у него в горле, давило на сердце, и в эту минуту, открыв душу матери, он словно освободился от этого тяжкого гнета.
— Что, сынок? Что ты мне сказал? Я всегда знала о твоем стремлении к церковному служению! Что, что я тебе говорила? Это моя крестница вбила тебе глупости в голову! Я как чувствовала! Это все они, мать с дочкой!
