Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти - [8]

И вот так, часами, этот человек работал языком. Он не способен был забыть хоть что-нибудь… Самые ничтожные мелочи хранились в его мозгу в течение многих лет отчетливо и ясно, как если бы это были самые интересные события. У него была не только лоцманская память: она охватывала все на свете. Если он начинал рассказывать о пустячном письме, полученном семь лет назад, вы могли быть уверены, что он процитирует его целиком на память. После чего, не замечая, что он отклоняется от основной темы разговора, он почти всегда мимоходом вдавался в длиннейший и подробнейший пересказ биографии лица, писавшего это письмо; и вам положительно везло, если он не вспоминал по очереди всех родственников и не излагал кстати и их биографии».

Совершенно очевидно, что память Брауна – это не обычная лоцманская память. Она не ограничивается профессиональной сферой, а вбирает и фиксирует все. Марк Твен совершенно справедливо замечает, что такая память – великое несчастье, поскольку все события имеют для нее одинаковую ценность. Такой человек решительно не в состоянии отделить главное от второстепенного; более того, он даже не может структурировать факты в зависимости от их занимательности. Интересное и проходное для него равнозначны, и повествуя о чем-нибудь, он непременно загромождает свой рассказ кучей утомительных подробностей. С такой памятью надо родиться, и не подлежит никакому сомнению, что любой, даже самый изнурительный тренинг не позволит добиться столь впечатляющих результатов. Однако уникальная память лоцмана Брауна – это далеко не предел. Если возвести его редкие способности в энную степень, мы получим феномен Ш., так выразительно описанный А.Р. Лурией.

Нам уже давным-давно пора вернуться в кабинет Александра Романовича, но я просто не в силах побороть искушение процитировать Твена под занавес еще раз. Поэтому давайте последуем известному совету Оскара Уайльда, который в свое время сказал, что лучший способ побороть искушение – это поддаться ему. И хотя излагаемая ниже история никакого отношения к памяти не имеет, она, тем не менее, весьма поучительна, ибо замечательно иллюстрирует трудности лоцманского ремесла.

Итак, мистер Биксби однажды спросил у нашего героя, знает ли он, как вести судно на протяжении ближайших нескольких миль. Тот ответил, что это один из самых простых участков: сначала надо идти в такую-то излучину, потом обойти следующую, затем пересечь прямо… Короче говоря, ученик без запинки отбарабанил весь перечень необходимых маневров. И мистер Биксби оставил его у штурвала, сказав, что вернется, прежде чем он дойдет до очередного поворота. Но как только лоцманский «щенок» оказался один на один с равнодушной рекой, его уверенность загадочным образом сразу же улетучилась без следа. Величавая Миссисипи, отменно выученная вдоль и поперек, в одночасье превратилась из открытой книги в коварного хищного зверя, подстерегающего каждое движение новичка. Невидимые опасности обступили его со всех сторон. Прямо по курсу неведомо откуда вдруг вынырнула крутая мель, и наш герой запаниковал, заметался, как угорелый, стремясь от нее уйти всеми правдами и неправдами. Но назойливая мель никак не желала отставать и упорно преследовала пароход. Подняв невообразимый тарарам, незадачливый лоцман в слепом отчаянии танцевал возле штурвала, а судно тем временем описывало всевозможные замысловатые кривые, пока едва не уткнулось носом в густой кустарник, росший на противоположном берегу.

И в этот момент на верхнюю палубу поднялся невозмутимый мистер Биксби. Кротко улыбаясь, он осведомился в своей обычной язвительной манере, какая муха укусила ученика, и что вообще означают эти лихие маневры. Перепугавшийся до полусмерти, растерянный и униженный «щенок» ответил, что он уходил от крутой мели. Мистер Биксби возразил, что этого никак не могло быть, поскольку на несколько миль кругом их нет ни одной.

«– Но я ее видел. Она была такой же крутой, как вон та.

– Да, именно. Ну-ка, иди через нее!

– Вы приказываете?

– Да, бери ее.

– Если я не пройду, лучше мне умереть!

– Ладно, я беру ответственность на себя».

Приказы, как известно, не обсуждаются. Стиснув зубы, ученик встал к штурвалу, и пароход как по маслу, легко и непринужденно проскользнул над жуткой крутой мелью.

«– Ну, теперь ты видишь разницу? Это была простая рябь от ветра. Это ветер обманывает.

– Да, вижу, но ведь она в точности похожа на рябь над мелководьем. Как же тут разобраться?

– Не могу тебе сказать. Это чутье. Со временем ты будешь сам во всем разбираться, но не сможешь объяснить, почему и как».

Поставив жирную точку, попрощаемся на этой ноте с увлекательным романом Марка Твена и обратим свое внимание на фантастические способности нашего памятливого знакомца Ш.

Прежде всего: в ходе психологических опытов А. Р. Лурии со всей очевидностью выяснилось, что Ш. был ярко выраженным эйдетиком и синестетиком. Термин «эйдетизм» (от греческого eidos – образ) впервые предложил немецкий психолог Иенш, много лет занимавшийся изучением этого феномена. Человек, обладающий развитой эйдетической памятью, продолжает видеть предметы, после того как они исчезли из поля зрения. Если такому человеку на короткое время предъявить картинку, а потом попросить ее описать, он легко справится с заданием, не упустив при этом ни одной мелочи. Запутанная композиция тоже не поставит его в тупик, потому что эйдетик в отличие от нас с вами не припоминает изображение, а просто-напросто продолжает его видеть, без труда «считывая» необходимую информацию. Художник Гаварни, о котором рассказывалось в начале этой главы, как раз в полной мере обладал именно такой яркой образной памятью. Естественными эйдетиками являются почти все дети, поэтому в детстве нам с такой легкостью удается заучивать длинные стихотворения и целые главы из учебников. В специальных психологических опытах было не раз показано, что многие дети подробно и практически безошибочно описывают очень сложные в композиционном отношении картинки. С годами эта удивительная особенность нашей памяти, к сожалению, утрачивается, но ее слабые отголоски могут сохраняться вплоть до юношеского возраста. Например, автору этих строк в студенческие годы при подготовке к экзаменам удалось однажды за два дня, оставшихся до конца сессии, осилить два толстенных «кирпича» – учебники по биохимии и нормальной физиологии. При ответе на вопросы экзаменатора нужные страницы послушно всплывали перед внутренним зрением, и требовалось только лишь адекватно передать их содержание.