Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти - [14]

Память является непременным атрибутом всех живых существ, населяющих нашу планету. В позапрошлом веке некоторые физиологи ставили вопрос еще шире, рассуждая о памяти как всеобщей функции организованной материи. При таком подходе под памятью следовало понимать сохранение любых изменений, полученных в результате внешних воздействий, после того как самих этих воздействий уже давным-давно нет и в помине. Фотографическая пластинка способна сохранять изображение, а железо – намагничиваться. А намагничивание есть не что иное, как приобретение, сохранение и воспроизведение новых свойств. Однако современная наука весьма скептически относится к столь расширительному толкованию памяти и отказывает неорганической материи в этом качестве. А вот живым организмам, даже самым примитивным, память, по-видимому, необходима, поскольку стратегия выживания, опирающаяся на фиксацию прошлого опыта, оказывается много надежней беспамятного прозябания. Эволюция не могла не подхватить столь ценный признак, и недаром выдающийся французский теолог и философ Тейяр де Шарден, бывший по совместительству палеонтологом, в свое время сформулировал закон цефализации – целеустремленного наращивания мозговой мощи.

Но, конечно, память памяти рознь. Многие одноклеточные организмы ведут себя возле пищи весьма уверенно, однако в данном случае вряд ли уместно говорить о памяти в нашем понимании. Скорее всего, речь здесь идет о таксисах – элементарных автоматических реакциях на некий стимул, сопровождающихся перемещением в пространстве. Аналогичным образом дело обстоит и с растениями. Когда усик вьюнка охватывает опору, нелепо говорить, что он запомнил ее форму. У растений отсутствует нервная система, и потому электрический импульс не передается от клетки к клетке. Растительные клетки реагируют на свет, температуру, влажность, прикосновение, гравитацию, но на рефлексы эти реакции не похожи. Соприкоснувшийся с каким-нибудь предметом усик действительно искривляется, но происходит это только потому, что его клетки в месте контакта задерживаются в своем росте, а свободные клетки продолжают расти. Усик изменяет свою форму раз и навсегда.

Однако утверждать со стопроцентной уверенностью, что память у растений отсутствует напрочь, мы, пожалуй, все-таки не решимся. Например, мимоза закрывается в сумерки и раскрывается на рассвете. Это ее естественный биологический ритм, которому она подчиняется на протяжении всей своей жизни. Так вот, выяснилось, что при помощи искусственного освещения ничего не стоит этот цикл поломать и заменить на новый. Не составит большого труда приучить мимозу закрываться не каждые двенадцать, а, скажем, каждые шесть часов, следовательно, о какой-то зачаточной форме памяти у растений в известном смысле говорить все-таки можно. Еще убедительнее опыты американского исследователя Бекстера, который укреплял на листьях филодендрона электронные регистраторы кожно-гальванической реакции (КГР). Как известно, любые изменения в эмоциональной сфере влияют у нас на работу потовых желез, и подключенный к регистратору самописец немедленно выдает пик, если фиксирует увлажнение кожных покровов. Бекстер подумал: а вдруг и пейзанки чувствовать умеют, чем, в конце концов, черт не шутит? Когда ученый чиркнул спичкой возле растения, прибор немедленно отреагировал, вычертив резко подскочившую вверх кривую. Получается, что филодендрон закричал, причем даже не от боли, а от страха, ибо прекрасно знал, чем ему грозит огонь.

Как бы там ни было, но сегодня все больше биологов склоняются к тому, что некий аналог нервной системы у растений все же имеется. Ученые пытались даже локализовать гипотетический центр, где происходит обработка сигналов и подготавливается ответная реакция. По некоторым данным, этот центр предположительно находится на шейке корней, которые способны сжиматься и разжиматься, подобно нашей сердечной мышце. Тем не менее, строгая наука относится к подобного рода выводам достаточно осторожно, справедливо полагая, что говорить об эмоциях у растений пока еще преждевременно. Поэтому и мы не станем попусту фантазировать, а поговорим о животных, наделенных полноценной нервной системой.

Нервная система членистоногих (к ним относятся ракообразные, паукообразные и насекомые) устроена очень просто и представляет собой цепочку из нескольких нервных узлов – ганглиев. При этом у насекомых, вне всякого сомнения, есть самая настоящая память, хотя и совсем непохожая на нашу. Их память скорее напоминает жестко регламентированную врожденную поведенческую программу, почти не доступную коррекции извне. Они появляются на свет с готовыми стереотипами поведения и, как правило, ничему не учатся на протяжении индивидуальной жизни. Такое поведение принято называть инстинктивным, бессознательным.

Слово «инстинкт» употребляется в быту как символ всего самого дурного и низменного в человеке. Дескать, венцу творения не к лицу подчиняться темным голосам подсознания. Но биологи и этологи (специалисты, занятые изучением поведения животных) рассматривают инстинкты иначе. Под ними понимаются просто-напросто врожденные программы поведения. Подобно тому как компьютер, не снабженный программами, представляет собой всего-навсего бесполезную груду железа, так и головной мозг, чтобы начать функционировать, должен иметь некоторый набор специфических программ: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Любое животное (и человек здесь не исключение) появляется на свет с большим набором очень сложных и тонких разнообразных программ, которые передаются по наследству из поколения в поколение. Естественный отбор их непрерывно тасует и комбинирует. Неудачные программы безжалостно выбраковываются, а удачные получают путевку в жизнь. Эволюция – суровая дама: она не знает снисхождения, она предельно несентиментальна, и лестница живых существ, протянувшаяся из прошлого в будущее, полна гекатомбами невинных жертв. Это неудачники, не сумевшие приспособиться; их программы оказались недостаточно совершенными, и поэтому равнодушная природа без сожаления указала им на дверь.