Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес! - [23]

Пожилой метрдотель щелчком пальцев подозвал молоденькую рыжеволосую официантку, которая, обратившись ко мне на немецком, сноровисто приняла заказ. Не прошло и минуты, как она вернулась и выставила передо мной графинчик латышской яблочной водки и порцию заливной рыбы. Я выпил рюмку, потом вторую и огляделся по сторонам. Моим соседом по столику оказался уже немолодой старший фельдфебель в круглых старомодных очках — судя по петлицам и погонам, отделанным черным кантом, — воентехник. На обшлаге его рукава выделялась манжетная ленточка черного цвета с серебристой надписью «Великая Германия». Между прочим, я сразу заметил в зале с десяток черных танкистских мундиров — у всех на правом рукаве была такая же ленточка с названием этой танковой дивизии СС. Слева от меня о чем-то увлеченно беседовал по-латышски со своей спутницей местный полицейский чин. В зале, кроме танкистов, находились военнослужащие всех родов войск — в основном моряки. Были и гражданские. Почти треть зала составляли представительницы прекрасного пола. Из военных, судя по нашивкам, преобладали «нижние чины»: я уже знал, что офицеры предпочитали посещать более «престижные» заведения — например, казино «Чайка».

В принципе, мне было глубоко плевать на окружающих. Я решил дождаться Никитского и хотя бы недолго посидеть с ним в его скромной комнатушке — выпить по рюмочке, поговорить. Заиграла музыка: по случаю Нового года на тумбочке в противоположном углу зала выставили приличных размеров ящик — радиоприемник «Телефункен». Вернее, это была радиола — сейчас на ней одну за другой проигрывали пластинки с веселыми немецкими фокстротами. В центре зала вокруг елки появились танцующие пары. Однако во всей этой псевдопраздничной атмосфере явственно проглядывала какая-то обреченность. Все они здесь, в Курляндии, были отрезаны Красной Армией и, по сути, обречены. «Как и я…» — лезли в голову невеселые мысли, и, чтобы заглушить их, я заказал очередной двухсотграммовый графин.

Мой сосед-немец бубнил мне о какой-то технической ерунде (я периодически кивал головой, на самом деле абсолютно не воспринимая его пьяные рассуждения), парочка слева была увлечена разговором. В общем, до поры до времени я чувствовал себя вполне нормально. Правда, ко мне вдруг прицепилась полненькая блондинка, и вначале я никак не мог взять в толк, что ей от меня надо. А потом, когда она на плохом немецком два раза повторила «Курт», я ее вспомнил. Она искала Дубовцева, с которым познакомилась в наш прошлый приход сюда — тогда мы представились немецкими именами. Кое-как я сумел ей втолковать, что не знаю, где сейчас ее «незабвенный Курт». «А действительно, где? — промелькнула тревожная мыслишка. — Не со своим ли чекистом-связником? Как бы я ни оттягивал решение, с Иваном надо что-то делать… А то он, к примеру, взорвет меня вместе с лодкой!..»

За двадцать минут до наступления Нового года приемник настроили на берлинскую радиостанцию: с обращением к немецкому народу выступал Гитлер. Я уже давно не воспринимал всерьез его фанатичные речи и потому скептически слушал хвастливые заявления о «неизбежной победе тысячелетнего рейха». В конце выступления фюрер истерично прокричал: «Как птица феникс, немецкая воля вновь воспрянула из руин наших городов! Мы будем бороться до тех пор, пока наш противник не найдет свой конец! Немецкий дух и немецкая воля добьются этого! Это когда-нибудь войдет в историю как чудо двадцатого века!»

Затем зазвучал государственный гимн: все присутствующие встали и запели. Мне также пришлось без особого энтузиазма подтягивать: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…» После чего, как водится, в бокалы полилось шампанское — люди чокались, поздравляли друг друга, обнимались, целовались… «На что они надеются?» — думал я, глядя на этот людской муравейник. Впрочем, надежда всегда живет в человеке — так уж он устроен…

Итак, наступил 1945-й. Что он мне принесет? Еву уже не вернуть, и я загадал то, на что еще мог надеяться, — увидеть в новом году сына и маму. Уехать бы с ними, как мечтал Остап Бендер (читал про такого книжку еще до войны), куда-нибудь в далекий Рио-де-Жанейро…

— Эй, ты! Латышская свинья! Почему не поешь?! Всем петь!

Этот громкий окрик вывел меня из задумчивости, и я поднял голову. Рядом с нашим столиком стоял рослый эсэсовец-ефрейтор в черной короткой куртке — танкист из дивизии СС «Великая Германия». Молодой здоровяк был изрядно пьян и обращался к моему соседу — латышу-полицейскому, который сидел с дамой. Потом эсэсовец перевел свои налитые кровью глаза уже на меня и гаркнул:

— И ты тоже, говнюк в пиджаке! Всем подпевать доблестным германским танкистам!

Его приятели за соседним столиком горланили «Хорст Вессель», и нетрудно было догадаться, что этот пьяный болван просто хотел покуражиться. Немцы вполне лояльно относились к латышам, более того — считали их союзниками. Поэтому обращение «латышская свинья» меня изрядно удивило. «Скорее всего, допился до чертиков и уже ничего не соображает, — подумал я. — Меня он тоже принимает за местного».

Возможно, в другое время я бы не стал лезть на рожон и постарался уладить конфликт мирным путем. Но сейчас мое состояние было взвинченным и пьяно-агрессивным — я громко и отчетливо произнес по-немецки, глядя в его пьяную рожу: