Между сердцем и мечтой - [19]

Таинственно замолчав, я ответила графу лукавым взглядом, и он подвел итог:

— Значит, я не позволю кому-то заинтересовать вас, ваша милость. Сегодня я буду вашей тенью, — и вроде бы сказал со смешком, но взгляд так и остался строгим.

— Разумеется, — важно кивнула я. — Вы рассчитываете на мое покровительство и защиту. Вы ведь у нас прекрасный и востребованный.

— Именно! — со значением воскликнул Олив Дренг и подал мне руку: — Идемте, ваша милость, я уже был представлен вашей сестрице, и можно проследовать к остальным гостям.

— Милости прошу, — улыбнулась я, и мы покинули залу.

И пока мой батюшка и глава рода Доло продолжали знакомить Амберли со столичной знатью, мы с графом Дренгом перебрались в одну из гостиных, открытых для гостей. Здесь нам предстояло дождаться начала празднования. А начиналось оно, как и полагалось, со столовой.

«Гость не должен быть голоден, иначе вместо веселья он ощутит досаду и желание поскорей покинуть негостеприимный дом», — так гласило указание из свода «Правил хорошего тона». Но было еще и продолжение: «Гостя нельзя потчевать слишком усердно, иначе он не сможет насладиться празднеством и вместо удовольствия ощутит тяжесть желудка. А потому поспешит покинуть дом, дабы избавиться от неприятного чувства. Для таких старательных хозяев и гостей, невоздержанных в пище, надлежит иметь средство, которое поможет вернуть гостю прежнюю легкость и ожидание увеселений, подготовленных для него».

Правила были для всего: блюда, их количество, объем горячительных напитков, приходящихся на каждого приглашенного «дабы чужой праздник не превратился в собственный стыд». Матушка соблюдала все правила в точности, а потому после трапезы никто не должен был ощущать ни тягости желудка, ни чрезмерного опьянения, ни тем более голода. Уж кто-кто, а старшая баронесса Тенерис была в отношении этикета дотошна и точна, чего требовала и от нас с Амбер. И если сестрица слушала и запоминала со всем тщанием, то я, признаться, смутно помнила и половину правил. На укоры Амберли я неизменно отвечала:

— Если понадобится, открою книгу и прочитаю. Не зачем забивать голову всякой чушью.

— У твоей матушки непременно случится удар, если она услышит твои высказывания.

— Мы ей не скажем, — подмигнув, отвечала я.

В столовой я оказалась между двумя сиятельствами: Элдером Гендриком и Оливом Дренгом. И если королевский любимец сидел рядом с родственниками баронессы Мадести-Доло, потому что был вестником высочайшего внимания, то Элдер был усажен рядом со мной с явным умыслом. Матушка, как я и ожидала, к моему мнению не прислушалась и решила довести «мое будущее счастье» до его полного и безоговорочного воцарения. По той же причине рядом с Амберли был усажен Бран Гендрик, а следом его родители.

Впрочем, надежды на то, что предполагаемый жених сумеет завладеть моим вниманием полностью, не оправдались. Граф Дренг сделал это за Элдера и почти не давал тому вклиниться в словесный поток фаворита, искрившийся остротами и шутками. За праздничным столом говорить, хвала Богам, было позволено и даже рекомендовано, чтобы не возникало неловкости и скуки. Но! Избегая моментов, когда пища находится во рту. Подозреваю, что Дренг в тот день мало, что успел попробовать, потому что рот его был занят разговорами, а не угощением.

Бедняга Элдер несколько раз затевал со мной разговор, когда Дренг отвлекался, но Олив быстро разворачивался, и нити беседы вновь оказывались в его руках. Признаться, я даже ощутила сочувствие и жалость к художнику. Его вины не было ни в том, что он видел во мне свою невесту, ни в том, что государь не желал видеть подле меня каких-либо женихов, но находился под постоянным давлением опытного придворного, для которого заткнуть рот человеку было делом привычным и легким. Однако стоит заметить, что Дренг ни разу не оскорбил Элдера и не унизил. Общался он вполне дружелюбно, только от этого неуемного дружелюбия Гендрик мрачнел всё больше и больше.

Матушка бросала на меня пристальные красноречивые взгляды, но я только пожимала плечами, не желая понимать ее немых требований уделить Элдеру внимание. Я сама не столько слушала обоих графов, сколько наблюдала за тем, что творится на другой стороне стола. Там тоже шла беседа, и она мне не нравилась. Бран Гендрик ухаживал за Амберли. Он что-то говорил моей сестрице, и она румяная от смущения и удовольствия негромко отвечала младшему графу, кажется, вовсе позабывшая о моих предупреждениях. Очаровательная в своей чистоте улыбка бродила по ее губам, и, видя ее, я приходила всё в большее раздражение.

Я покусывала губы, в какой-то момент и вовсе перестав следить за ходом разговора на нашей стороне стола. Сжав в кулаке вилку, я мерно постукивала ее кончиком по столу. Мой взгляд остановился на Бране и уже не покидал его лица, обращенного ко мне в профиль, потому что младший граф Гендрик глядел на Амбер. Наконец, ощутив, что на него смотрят, молодой человек повернулся ко мне и ответил удивленным взором.

— Что-то случилось, ваша милость? — спросил он, прервавшись.

— Возможно, — ответила я.

— Что же? — Бран развернулся в мою сторону. Я заметила, как по лицу Амберли скользнули удивление и досада. Но сейчас я заботилась о ней, и потому не обратила внимания на эти чувства.