Между психотерапевтом и клиентом. Новые взаимоотношения - [46]

Недостаток эмпатии

Что делать терапевтам, когда они испытывают чувство вины за недостаток эмпатии к клиентам? Нужно ли признавать это? Должны ли они говорить о том, что чувствуют по этому поводу?

Когут говорил, что определенный недостаток эмпатии обладает значительной ценностью для клиентов; он создает условия для преобразующей интернализации. Начать с того, что мы должны — независимо от того, испытываем ли мы чувство вины или нет, — сочувствовать переживаниям клиента, которые могут возникнуть у него из-за нашей несправедливости или непонимания. А если это так, то последовать совету Гилла и подтвердить правоту и уместность интерпретаций клиента. «Думаю, вы правы. Когда вы пришли, я был с вами не столь дружелюбен, как обычно… И, конечно, вы могли предположить, будто не нравитесь мне сегодня. Согласен, что это можно было истолковать так». Остается спорным вопрос: разбирать или нет чувство недостаточного дружелюбия к клиенту? Позиция Гилла ясна: терапевт никогда не должен отрицать свои чувства. Зная — любой, включая терапевта, имеет бессознательное, — терапевт допускает, что он не осознает подобных чувств (если, конечно, уже не осознал их).

А что, если и правда то, что клиент нравится терапевту сегодня меньше? Позиция Гилла (отчасти предполагаемая) состоит в том, что по причинам, приведенным в 4-й главе, делиться подобными чувствами не стоит. Что же делать в таком случае? Если мне не нравится мой клиент и меня уличили в этом задолго до того, как я решил высказать свое чувство, честно ли избегать работы со своей антипатией? Я думаю, нет. В таком случае надо поделиться переживаемым чувством со всей осторожностью и мягкостью, которым учил нас Роджерс.

Далее, что делать, если я понял, что совершил ошибку, результатом которой стал недостаток эмпатии, допустим, прервал или покритиковал клиента, или перестал следить за ходом его мысли? Должен ли я признать свою ошибку? Наиболее ценным наставником в данном вопросе является Когут. Несмотря на то что он не дает определенного ответа на этот вопрос, его предположения ясны: мы должны во что бы то ни стало максимально помочь клиенту извлечь пользу из наших ошибок с целью получения наилучшей возможности для преобразующей интернализации. Нет сомнений, что полезно признавать ошибки (не занимаясь самобичеванием). Из всех рассмотренных нами способов самораскрытия этот предоставляет самый короткий путь к демистифицированию терапевта, помогая клиенту искать поддержки в самом себе. И если незащищенность является одной из главных целей, за которую мы, терапевты, боремся, то это неплохой способ для применения ее на практике.

Столороу, Брандшафт и Этвуд — ученики Гилла и Когута — внесли ценное предостережение в рассуждения на эту тему. Первоначальные травмы клиентов, напомнили они, возникли от того, что те, кто когда-то заботился о них, оказались неспособными сопереживать их реальности, сочувствовать ей. Поэтому они предупреждают нас об осторожности (независимо от того, какой выбор мы делаем) в выборе позиции, дающей терапевту исключительное право решать, является ли психическая реальность клиента именно реальностью.

Предполагается, что опыт терапевтических отношений у пациента всегда формируется предоставленной от аналитика информацией и значащими структурами (structures of meaning), в которых данная информация усваивается пациентом… С этой точки зрения, реальность восприятия пациентом аналитика нельзя ни оспорить, ни подтвердить. Вместо этого восприятие выступает в качестве отправной точки для исследования значений и организационных принципов, структурирующих психическую реальность пациента[95].

Заключительные замечания

Когда все сказано и сделано, в нашей работе не остается ничего более важного, чем наше собственное участие в терапевтической сессии, — насколько глубоко мы сами соучаствуем в терапевтическом процессе. Порой выражение того или иного чувства или отношения в словах не так важно, как наше непосредственное физическое присутствие в самом глубоком и обыденном смысле этого слова. Понимание этого еще не развязывает узлов всех проблем клиентов, но делает задачу менее неразрешимой.

Я работаю со студентами, которые получают свой первый терапевтический опыт. Удовлетворение от этой работы и для них, и для меня наступает в тот момент, когда студенты понимают, что входя в консультационный кабинет, они не должны примерять маску терапевта, подыскивать голос терапевта, его позу и словарь. Они не нуждаются в подобной оснастке, потому что и так могут дать своим клиентам гораздо больше.

8. Новые взаимоотношения

Эта книга начиналась с замечания о том, что долгое время область психотерапии была четко разделена. С одной стороны, были те, кто принимал направление психоаналитиков и обучался таинствам трансфера вместе с довольно холодным отношением к клиентам. С другой стороны, существовало направление роджерианцев и их гуманистически ориентированных потомков, позволявших себе проявлять в консультационном кабинете всю свою теплоту и сочувствие, но почти ничего не знавших о ценностях работы с трансфером.

Как я говорил во введении, в мире клинических отношений начинает выявляться новая гармония, новое согласие. Разрешаются некоторые из старых конфликтов, и возникает целостная картина. Разумеется, эта гармония — не всеобщая, и основные разногласия, несомненно, останутся. Тем не менее, это волнующее время, в период которого закладываются основы для интеграции открытий таких терапевтов, как Роджерс и Когут, заботящихся о человеческих аспектах опыта клиента, с открытиями Фрейда и Гилла, сохранявших твердую веру в силу бессознательного и в терапевтическое действие трансфера. Фактически сам Гилл и Когут проделали долгий путь к обеспечению подобной интеграции.