— Заткнись!
Пока я приматывал его ремнями к батарее в ванной, сумму выкупа он довел до миллиона зеленых.
— Наличными, Сань! Прямо в номере. А хочешь — натурой?!
Наконец я заткнул ему пасть вафельным полотенцем и оставил в ванной. Связал вроде надежно, но особого опыта у меня в этом деле не было.
Катя уже собрала сумки, мою и свою, и была готова в дорогу. Взгляд по-прежнему лихорадочно-просветленный.
Я заставил ее выпить сразу три таблетки из тех, которые дал милейший Андрей Давыдович. Проверил деньги, документы, переоделся в джинсы, свитер и куртку. Напоследок заглянул в ванную. Сергей Юрьевич заискивающе произнес:
— Ноги затекли, Сашок. Может, ослабишь маленько узлы?
— Учти, мерзавец! Рыпнешься до утра — и тебе каюк.
— Да ты что, Сань?! Разве я себе враг?
Неприкаянные, мы вышли в ночь.
ГЛАВА 6
Через двое суток, после многих мытарств, мы очутились в петербургской гостинице «Центральная». Сняли два одноместных «люкса», расположенных по соседству. Все-таки демократия много хорошего дала людям: в гостиницах, как и повсюду, плати бабки — и ты кум королю. Впрочем, с деньгами так было и при старом режиме, чего темнить. В Петербург попали чудовищным крюком, через Екатеринбург, но об этом знал только я. Буквально через полчаса после побега из «Жемчужины», когда мне удалось зафрахтовать попутку, Катя впала в спячку, в которой отчасти пребывала и поныне. Все двое суток с места на место, с вокзала на вокзал, из буфета в ресторан я перетаскивал ее почти на руках, а когда где-нибудь прислонял, она тут же погружалась в глубокое беспамятное забытье. Меня это не беспокоило: жива — и слава Богу…
— Мы где, Саш? В другом номере?
Я потер влажным полотенцем ее пылающее сухое лицо.
— Нет, это не другой номер. Ты разве не помнишь, что приключилось?
— Почему не помню? Все отлично помню. Меня насиловали, тебя били.
— Вот и не угадала. Мы в Петербурге, в гостинице. Сейчас день, и мы с тобой пойдем на экскурсию.
Катя хитро на меня посмотрела:
— Если это Петербург, у меня тут есть подруга, Галка Кошевая. Давай позвоним?
— Никаких Галок. У нас свадебное путешествие. Зачем нам какие-то твои Галки?
— Значит, соврал. И напрасно. Я же всегда чувствую, когда врешь.
Мне было невдомек, какие метаморфозы с ней происходили, но она была уже совсем не та, какой была в пансионате. Она была уравновешеннее, спокойнее. Вопрос лишь в том, выздоравливала ли или все глубже погружалась в пучину душевного расстройства.
Как только мы вселились, я по коду набрал телефонный номер в Москве, который заставил меня запомнить Гречанинов. Включился автоответчик, и я продиктовал свои новые координаты. Потом позвонил матери, трубку сняла Елена. От нее узнал, что дома все в относительном порядке: сынуля отбыл с челночным рейсом в Польшу, а мать хотя и сильно страдает, но внешне это проявляется лишь в том, что никак не может вспомнить, куда подевалась старая каракулевая шуба, и целыми днями ее ищет. Шубу ей двадцать лет назад, на сорокапятилетие, подарил отец, и это было огромное событие в нашей тогдашней жизни. Шуба стоила около пятисот рублей, месячная зарплата отца — это был щедрый подарок. Долгие годы она висела в шкафу без всякого применения: мама не решалась выходить в ней на улицу, полагая, что будет выглядеть слишком вызывающе; зато жила с бодрым чувством обеспеченной, богатой и любимой женщины. Потом, лет семь назад, случилась трагедия: за какой-то месяц недосмотра шубу сверху донизу побила моль. Мать убивалась по ней, как по покойнику, и когда однажды всерьез допекла отца своим нытьем, он сгоряча тайком вынес шубу на помойку, до глубины души поразив супругу этим кощунственным поступком. И вот, оказывается, боль утраты не утихла до сей поры. Я понимал, почему она заново взялась разыскивать злополучную обнову: отец несколько раз намекал, что как только разбогатеет на ремонтном бизнесе, сразу купит жене новую шубу из соболя, чтобы согреть наконец ее старые кости. Он умер, и в голове у бедняжки все окончательно перемешалось в одну кучу.
Я поблагодарил Елену за то, что сдержала слово и не бросила мать одну, на что бывшая жена справедливо заметила: не всем же быть такими эгоистами, как ты. С мамой я тоже поговорил, но так и не понял о чем. По-моему, она приняла меня за кого-то другого.
Пока звонил, распаковывал сумки и принимал душ, Катя успела соснуть и выглядела опять обновленной.
— Саша, — окликнула с кровати, — Подойди, пожалуйста. Сядь сюда.
Я присел на стул, избегая ее пристального, настороженного взгляда.
— Меня будут сегодня иголками колоть?
— Нет, не будут. Курс уже кончился.
Но спросить она хотела не об этом и действительно набралась духу:
— Помнишь, ты говорил, что любишь меня?
— Конечно, помню.
— Это правда?
— Конечно, правда. Что же, я буду врать, что ли?
— Но ты даже не дотрагиваешься до меня. Тебе противно, да?
Она не застала меня врасплох, но все же я почувствовал неприятное жжение в груди, как от спиртовой микстуры.
— Пожалуйста, не забивай себе голову ерундой, — теперь я смотрел прямо в ее заблестевшие очи, — Просто ты еще не готова. Нам нельзя торопиться. Поспешишь — людей насмешишь. Надо подождать, пока окончательно поправишься.
