Выпили по второй в хорошем темпе.
— Значит, он у вас в Липецке большой человек?
— В этом не сомневайся!
— Чем промышляет? Наркота? Рэкет?
Миша нехорошо прищурился:
— Много болтаешь, москвичок.
— Извини, ты прав. Ну, вроде сидим, киряем. Еще раз извини.
— В чужом монастыре никогда не блефуй, — наставительно добавил боевик.
— Опять ты прав. Но я же к вашим делам никакого касательства не имею. У меня бизнес простой: подай, принеси, куда прикажут… Еще по маленькой, Мишель?
— Вот и не надо наглеть.
— На ошибках учимся.
Подавая бокал, я неловко облокотился на стол и пролил водку ему на колени. Мишель выругался, наклонился, отряхивая штаны. Присмотренную литровую бутылку «Зверя» я загреб за горлышко и сбоку, со всей силы врезал ему в ухо. От этого удара многое зависело, и я не промахнулся. С омерзительным хрустом бутылка влипла в череп. Мишель сморгнул глазами, как слезами. Его чуток парализовало, но он был в полном сознании. Уже на ногах, сверху, я припечатал вторично. Изо рта у него выпрыгнуло что-то черное, как кусок смолы, и он повалился набок. Живой он был или нет, мне было безразлично. Кроме несоразмерного с происходящим какого-то ослепительного бешенства, я ничего не испытывал. Вытянул из ослабевших Мишиных пальцев пистолет и в два прыжка очутился у двери.
У своего номера притих, осторожно надавил ручку. Заперто изнутри. Я вставил ключ, открыл и вошел. Сергей Юрьевич совершил досадный промах: не заклинил «собачку». Картину я застал мирную. Сергей Юрьевич ломился в ванную и негромко ревел: «Катюша, отвори! Надо потолковать!»
Увидев меня, да еще с пистолетом, он удивился:
— А где же Миша?
— Допивает водяру, — без промедления я ткнул ему стволом в зубы. От неожиданности он не удержался на ногах и опрокинулся на спину, причем ноги остались в коридоре, а голова — на ковре в комнате. На губах вспучились красивые фиолетовые пузыри. Пока он там копошился, я окликнул Катю:
— Кать, открой, это я!
Мгновенно щелкнула задвижка. Я предполагал увидеть ее в обмороке, в полной отключке, в истерике, все это было бы естественно, но здорово ошибся. Ее глаза восторженно сияли.
— Ну что, я говорила, говорила! Вот они и вернулись!
— Кто они-то? — возразил я. — Никого и нету. Сергей Юрьевич сам по себе, для шутки зашел.
— Не надо, я же не дурочка.
Я за руку провел ее мимо Тамарискова, усадил в кресло, подал воды. Потом сходил и запер дверь в номер. Сергей Юрьевич сидел, привалившись к стене, и задумчиво выковыривал изо рта сломанные зубы. Оскорбленно прошамкал:
— Этого я не смогу тебе простить, Сашок!
На всякий случай я пнул его ногой в живот, и Сергей Юрьевич сытно икнул.
— Что он с тобой сделал? — спросил я у Кати.
— Ничего. Я перехитрила. Сказала, что подмоюсь и выйду, а сама заперлась. Мужчины такие доверчивые.
Я никак не мог понять, бредит она или в нормальном рассудке. В растерянности дал ей сигарету.
— Катя, что у тебя болит?
— Ничего не болит, — она рассмеялась, веселая, озерная, возбужденная. — Саша, знаешь что?
— Что?
— Я больше их не боюсь. Ну вот ни капельки. Они такие смешные. Смотри, смотри, как он ползает! Как жук.
Сергей Юрьевич действительно сделал попытку по стеночке подняться на ноги.
— Катюша, отвернись, пожалуйста. Сейчас я его пристрелю.
— Ой, ну не надо! Он же ни в чем не виноват.
— Сашок! — подал трагический голос Сергей Юрьевич, — Она права. Я пальцем ее не тронул. Я же не насильник. По доброму согласию всегда готов. А так… Ты тоже меня пойми. Я честно балдею, когда баба не дает. Характер сволочной. Я возмещу, Сашок. Сколько скажешь, отстегну.
— Кретин, — не сдержался я. — Весь отпуск нам поломал.
Бочком, бочком, не сводя глаз с пистолета, Тамарисков пробрался в комнату и плюхнулся на постель. С окровавленным ртом, с запачканной кровью рубашкой он был похож на обиженного вампира.
— Сашок, мы же интеллигентные люди. Почему поломал отпуск? Отдыхай сколько влезет, а я с утра отчалю. Бабки в номере, прямо сейчас принесу. Отпусти, а? Мишу замочил, что ли?
Увидев Катю невредимой, я успокоился, но чернота в груди не отпускала. Палец онемел от желания спустить курок. Привычка убивать, обретенная совсем недавно, оказалась сладкой, как нектар. Подонок догадывался, как близок он к последнему путешествию.
— Сашок, ты что, не веришь?! — бормотал, закатывая глаза, — Мамой клянусь! Больше никогда меня не увидишь. Десятирик устроит, да? Десять тысяч баксов, Сань! За моральные издержки.
— Собирай вещи, — сказал я Кате. — А ты ступай в ванную, козел!
Сергей Юрьевич упирался, как мог, пришлось тащить его чуть ли не волоком. От тычков стволом под ребра он обмякал, ухал и валился на пол, как мешок с зерном. Он, конечно, был уверен, что минуты его сочтены, и понес вообще какую-то околесицу. Признался, что содержит в Липецке приют для престарелых, что на нем трое грудных младенцев, которые без него подохнут с голоду, а также поклялся, что, если я его прощу, отдаст мне самое дорогое, что у него есть.
— Сашок, не пожалеешь… Четыре этажа, винный склад… Пять гектаров соснового бора… Лоси, кабаны… Поохотимся вместе… Девок навалом, какие хочешь… Одна турчанка, Сань, ты же ее не видел, ты же ничего еще не видел… У вас в столице…
