Между небом и тобой - [73]
6 января
Мне сегодня утром делали контрольную эхокардиографию, и у них у всех был такой довольный вид… Теперь меня переведут из реанимации в обычную палату кардиологического отделения. Родители говорят, это очень хорошая новость. Я больше ничего не решаю, я только сплю, терплю, когда больно, и боюсь. Еще – вспоминаю, как Помм старалась не пустить меня к Адской дыре. В вертолете я прямо окаменела. От кислорода в горле все пересохло, мне было холодно, и я уплывала. Они хотят отнять у меня помпу с морфином, а я боюсь: вдруг теперь все время будет больно? Еще они хотят вытащить дренажи, а это вообще будет ужасно больно.
– Как ты себя чувствуешь, крошка моя, бедненькая моя?
Мама выглядит куда хуже меня, можно подумать, она не спит с того дня, как я упала.
– Почему Помм не разрешают ко мне прийти?
– Потому что из-за нее ты прикована к постели.
Я чуть не вскочила и сморщилась: стоит пошевелиться – сразу все прямо горит.
– Неправда! Она спасла мне жизнь! – Я чуть не плачу
– Ты имеешь в виду, она чуть тебя не убила?
Мама сидит на краешке кровати, я хватаю ее руку и жму изо всех сил, хотя от этого становится трудно дышать. Как же она не понимает, что Помм заменила стрелу Таши!
– Она не дала крови из моего сердца вылиться!
– Она заставила тебя спускаться по опасной тропе, тебе самой такая дурацкая идея не пришла бы в голову.
– Наоборот! Она хотела меня отговорить, по-всякому отговаривала, а я ее не послушалась и упала. Я сама во всем виновата.
Мама бледнеет.
– Но она же ничего не сказала, когда я ее обвинила!
– Потому что Помм не ябеда.
– Надо же было оправдаться!
– И выдать меня? Никогда! Она моя старшая сестра, и она меня всегда защищает.
Я волнуюсь, от этого тянет шов и болят ребра.
– Грэмпи тоже меня спас, он помешал доктору прогнать Помм, когда она заткнула пальцами дырку в моем сердце.
Мама начинает ломать руки.
– Я обвиняла Помм точно так, как моя мать когда-то обвиняла меня! Сара права: Помм нейтрализовала дурное пожелание… проклятие моей матери… И Помм десять лет, как Танги…
Не понимаю, о чем мама говорит. Глаза у меня слипаются.
– Я посплю, мам. Мне так повезло с сестрой… Ты была единственной дочкой, тебе не понять.
Глаза у мамы как-то странно блестят. Она говорит, что у нее срочное дело, и убегает.
Приходит медсестра Катрин с целым подносом всего медицинского, и я просыпаюсь.
– Вытащу у тебя дренажи, и поедешь в кардиологию, – говорит она весело.
– Пусть лучше остаются, их очень больно вытаскивать!
– Что верно, то верно, не хочу тебя обманывать, это было бы предательством, но у нас нет выбора. Сейчас получишь дополнительную дозу морфина, немножко поплывешь, а я вернусь через шесть минут. В твоей новой палате у тебя будет телевизор, и туда сможет прийти твоя сестренка.
Когда боишься, шесть минут тянутся очень долго. Хорошо еще, что мамы тут нет, с ней было бы только хуже. Возвращается Катрин, она в перчатках, готовит перевязку.
– Начинаю, Шарлотта. Вдохнешь поглубже, потом задержишь дыхание, ладно? Ты готова? Теперь вдыхай!
Вдыхаю. Задерживаю дыхание. Она вытаскивает трубки очень быстро, это очень-очень больно, теперь я даже и не могла бы вдохнуть. Хотелось бы крикнуть, но и кричать не могу. Это самая сильная боль, какая только бывает на свете, я падаю в Адскую дыру, это очень… очень…
– Вот и все. Ты молодчина, браво.
– Все, – повторяю я, обливаясь потом. И проваливаюсь в сон.
Шарлотта уже не в реанимации, у нее белоснежная палата. Сижу в пластиковом кресле, оно, стоит мне шевельнуть задом, попискивает. Дочка открывает один глаз, потом другой, осматривается, удивляется:
– Они что, перевезли меня, когда я спала?
– Ну да.
Она смотрит на трубку, которая раньше, в реанимации, шла от катетера к помпе, и помпы с морфином не видит.
– А если мне будет больно?
– Тебе вводят обезболивающее через капельницу. А если окажется мало, попросим увеличить дозу. Через сорок минут у меня поезд, уезжаю в Париж, но там только забегу на работу и сразу вернусь к тебе. А мама останется тут, не бойся, мы тебя не бросим.
Шарлотта крутит головой. Прямо как птенчик, упавший из гнезда.
– Тебе было очень больно, когда удаляли дренажи?
Медсестра мне сказала, что дочка держалась так мужественно…
– Немножко было больно. Ты точно вернешься, папа, обещаешь? Точно меня не бросишь?
– Клянусь!
– А вдруг передумаешь? Вдруг там, на работе, у тебя окажется важное дело?
– У меня нет ничего важнее моей дочурки.
– Но ты же когда-то бросил Помм, значит, и со мной можешь так поступить!
Вот это удар. Чуть не падаю. Дети умеют попадать точно в сердце.
– Я не бросал Помм, просто я живу в другом городе и скучаю по ней. А с тобой мне повезло: мы живем вместе.
У нее запали глаза. Ей вскрывали грудную клетку. Ей зашили сердце.
– Я очень плохо поступила с Помм, – с виноватым видом признается Шарлотта. – Она не пускала меня на эту тропу около Адской дыры, она показывала мне плакат, на котором написано, что спускаться запрещено, а мне нравилось ее дразнить.
– Почему?
– Потому что, хоть ты и не разговариваешь с Маэль, ты ее любишь больше, чем маму, а Помм похожа на Маэль. И я боялась, что ты и Помм тоже полюбишь больше, чем меня.
