Между небом и тобой - [40]
– Можете подняться к господину президенту.
Патрис, увидев меня, хмурится:
– Жозеф? А я-то… я думал, зачем бы сюда бывшему моему тестю приходить, отцу женщины, с которой мы развелись. Похоже, я не создан для семейной жизни.
Тут он вспоминает, что перед ним несчастный скорбящий вдовец.
– Я знаю про Лу. Хотел написать Саре, но подумал, что она выбросит мое письмо в помойку
– Да, скорее всего, она так бы и поступила.
– Вам я тоже хотел написать…
– Было бы очень мило с твоей стороны. И вежливо.
– Ваша жена была прекрасна, настоящая аристократка.
– У тебя есть пять минут?
Он бросает взгляд на часы:
– Вообще-то нет, но для вас найдутся.
Мы садимся в крутящиеся офисные кресла. Вид из президентского окна на Большую арку[84] – м-да, впечатляющий…
– Вы по-прежнему носите ваши знаменитые «жозефы», – отмечает Патрис. – Надеюсь, Сара меня ненавидит, она перевернула страницу и счастлива?
– Она тебя ненавидит. Она перевернула страницу. А ты?
– Я женился на англичанке, похожей на Сару. У нас родился сын, но жена уехала с Джоном в Англию, когда со мной развелась. У меня здесь бизнес, я вижу сына раз в два месяца. А он называет нового мужа своей матери daddy[85].
– Не обижайся, но я тебе не сочувствую.
У него непроизвольно дернулось колено – нервничает, как будто устраивается ко мне на работу
– Я любил Сару, но я тогда недостаточно крепко стоял на ногах, чтобы тащить нас двоих. Я мечтал о семье, а она не хотела риска, боялась, что детям перейдет ее заболевание, и ее было не прошибить. С коляской-то, в которой она передвигается, я мог бы смириться.
– Ты мог бы смириться?! – Я даже теряюсь.
– Я же не из-за болезни Сары с ней расстался. Я хотел наследника, чтобы передать ему бизнес. Такая в нашей семье традиция. Я так воспитан.
– Понимаю. У меня все по-другому, я растил свою дочь, чтобы она разъезжала в инвалидной коляске.
– Да бросьте вы юморить, не смешно! – буркает он.
– Ты не любил ее по-настоящему, ты поступил как трусливое ничтожество. Никогда не прощу, что ты бросил ее как раз тогда, когда она в тебе особенно нуждалась. Мужик с яйцами остался бы, а ты слинял как жалкий трус.
– Вы пришли ко мне через десять лет, чтобы оскорбить?
Качаю головой:
– Нет. Чтобы ты кое-что для меня сделал.
– Что же именно? – недоверчиво спрашивает Патрис.
– Хочу, чтобы ты пригласил Сару на ужин. Пейте, ешьте, ругайтесь, деритесь…
– Она в жизни не согласится! Сара не замужем?
– Попробовать-то ты можешь. Она живет одна.
Протягиваю ему визитную карточку Сары, и он хватает ее так, как жаждущий схватил бы стакан воды.
– Мне так часто хочется ее увидеть, – признается мой несостоявшийся зять.
– Держу пари, особенно с тех пор, как жена тебя бросила, да?
Встаю. Уточняю:
– Я даже под пытками не признаюсь, что встречался с тобой. Надумаешь сказать об этом Саре, набью тебе морду.
– А если она спросит, откуда у меня ее координаты?
– Интернет, социальные сети, выпускники Политехнички – выбор источников огромный. Почему ты решил волонтерить в этой организации, помогающей детям заключенных?
– Дети не сделали ничего плохого, и их нельзя наказывать за грехи родителей.
– У тебя кто-то из знакомых сидит? Откуда интерес именно к таким родителям?
Патрис вздыхает:
– Английский закон отнял у меня Джона. Ну и я помогаю отцам, у которых нет возможности сесть в поезд «Евростар», чтобы поехать к своим малышам и обнять их…
16 декабря
Брат пригласил меня позавтракать в «Поло». В поло он не играет, только назначает свидания в этом клубе, где у него полно знакомых. Ему очень нравится, сидя у стойки бара или на террасе, этак небрежно помахать кому-нибудь рукой. Он чувствует себя здесь так же уверенно и спокойно, как папа в порту Груа и я на съемочной площадке.
Такси останавливается почти у «Поло», Сириан предупредил там на входе, что я его гостья, стало быть, надо пропустить. Иду медленно, день отличный – будто создан для прогулок; можно подумать, что на палку опираюсь из пижонства, ведь трости нынче в моде. Захожу в зал, вижу брата за дальним столиком – впрочем, довольно удобным. На мне строгий костюм, Сириан кивком его одобряет. Иногда мои наряды кажутся ему слишком экстравагантными.
– Принесла тебе кое-что, – говорю я. – Считай, подарок.
– Мне некогда ходить на премьеры, но это мило с твоей стороны. Хочешь кофе? Круассаны здесь тип-топ.
– Тип-топ?
– Ты хотела со мной встретиться, Сара?
Мне жарко. Снимаю жакет. Сириан помогает, он галантный кавалер: всегда распахивает перед дамой дверцу машины, заходит первым в общественном месте и сторонится, пропуская спутницу в квартиру. Теперь руки у меня голые, татуировки открыты взгляду любого в полной красе. Брат морщится.
– Ничего. Скажешь, что мы с тобой едва знакомы. У тебя есть часы?
– Да.
– Сейчас будут еще одни. – С этими словами я вынимаю из сумки часы, которые мне доверил папа.
Сириан гладит пальцем циферблат:
– Мамины, да?
– Дедушкины, маминого отца.
– Систоль тебе их подарил? Вот повезло!
– Нет, он хотел подарить их тебе до твоего отъезда с Труа, но ты уехал не попрощавшись.
– Мама оставила их мне в наследство?
– Опять нет. Папа сам тебе их дарит.
Он не желает ничего брать у папы, но уже обожает эти часы.
