Между небом и тобой - [41]
– Если это он мне их дарит, может оставить себе.
– Не дури.
Насильно всовываю часы ему в руку. Подходит официант. Делаем заказ. Как только парень удаляется, спрашиваю:
– Ну и на каком ты свете между своими двумя дамами?
– Рвусь пополам, но не хочу огорчать ни одну.
– Трахая при этом обеих?
– Альбена не интересуется сексом, у нас даже спальни отдельные.
– А Дэни сексом одержима?
– Ненасытна и изобретательна.
– И главное, она не просит ни выгулять собаку, ни вызвать сантехника, ни сходить в школу на родительское собрание…
– Дэни мечтает танцевать со мной до утра на каком-нибудь экзотическом пляже. Хочет, чтобы мы провели День святого Валентина на Мальдивах.
– Маленькие девочки мечтают о прекрасном принце и сильно разочаровываются, подрастая. Сперва они уходят из родительского дома с восемнадцатилетним болваном и с рюкзаком за спиной, потом выходят замуж за бобо, у которого есть работа. А маленькие мальчики до последнего вздоха грезят о Джессике Рэббит[86].
– Сара, Дэни мной восхищается, с ней я чувствую себя властелином мира, Ди Каприо на палубе «Титаника», а с Альбеной я добытчик, отец семейства, да еще и виновник всего на свете – словом, самый обычный человек. Я слишком рано женился, жизнь у нас одна, и я хочу жить, чувствовать, взбираться на вулканы, купаться в водопадах. Я тоже, черт побери, имею право на счастье!
Я могла бы почти растрогаться, если бы мизансцена не была такой затасканной.
– Ди Каприо в конце фильма погибает, Сириан, а твоя мечта сильно смахивает на рекламу жвачки. Не собираюсь тебя воспитывать, сам знаешь, как я отношусь к Альбене, и если ты будешь счастлив с другой женщиной, то первая спляшу самбу.
Он приканчивает свой тип-топовый круассан.
– Вот только есть одна проблема. Дэни терпеть не может детей. Если я разведусь, если мы с ней станем жить вместе, я не смогу приводить Шарлотту к себе домой. Никогда. И в выходные мне придется гулять с ней незнамо где. И собак Дэни тоже не выносит, Опля останется у Альбены.
– Что за прелесть эта девушка!
– Дэни на меня давит, требует, чтобы ушел из семьи. Мне это тяжело из-за Шарлотты, но она еще ребенок и живет в своем детском мире. Если мы расстанемся с ее матерью, то будем видеться наедине, и это укрепит связь между нами.
– Ты кое о ком забыл, а?
– Опля больше любит Альбену: она его кормит.
– Я не собаку имела в виду.
– Помм на Груа совершенно счастлива.
– Быть твоей дочерью не такое уж счастье… – Ударила, теперь надо забить гвоздь по шляпку. – Ты злишься на отца за то, что его никогда не было дома, но он занимался нами куда больше, чем ты дочерью. Умножь свои упрею! Систолю на сто и переадресуй себе.
Он протестует:
– Я хороший отец! Я считаю своим долгом приезжать на ее день рождения, на Рождество, на Пасху. А если она заболеет, примчусь первым же поездом.
– Так, по-твоему, расшифровывается понятие «хороший отец»?
– Не моя вина, что Маэль отказалась жить со мной в Париже! Ты же не любишь Альбену, почему тогда ее защищаешь?
– Я никого не защищаю. Пройдет восемь лет, твои дочери выпорхнут из гнезда, и пути назад уже не будет.
Звонит мобильник.
– Прости, я жду звонка насчет кастинга. Алло?
Руку, которой держу телефон, сводит. Другая рука сжимается в кулак и рвется в бой – отомстить за мое горе, за мою боль. Как я желала ему несчастья, как я мечтала, чтобы его сбила машина, чтобы он оказался навеки прикован к инвалидному креслу, а я бы, такая прямая, гордая, высокомерная, с торжеством наблюдала, как няньки спешат вытереть ему слюну и заменить грязный памперс чистым. Эта стадия закончилась, но рана еще не зарубцевалась. Мы хотели пройти пешком через всю Корсику, мы хотели пожениться и нарожать детей, мы хотели, когда доучимся, взять годичный отпуск и провести его на Груа, чтобы помочь общине, прежде чем наденем положенные иксам мундиры и «фрегаты»[87]. Но мой возлюбленный слинял, поджав хвост. И теперь меня обнимают другие. Я нежно люблю Помм. Паркуюсь на бесплатной стоянке для инвалидов. Меня везде пропускают без очереди.
Сестра бледнеет.
– Да, не вовремя, тем не менее скажи… – отвечает она звонящему, и голос у нее хриплый.
Я делаю вид, что не прислушиваюсь, но стараюсь не упустить ни словечка.
– …откуда у тебя мой номер?
– …
– Сейчас? Выше крыши, overbooked[88].
– …
– Ладно, тогда ровно один стаканчик в happy hour[89]. Рядом с домом. Я живу в Марэ.
– …
– Да, это рядом. В девятнадцать часов. Ты легко меня узнаешь: я в инвалидной коляске.
Сара нажимает на клавишу, делает знак официанту:
– Коньяк, пожалуйста.
Официант таращит глаза. Еще бы: для девяти утра подобный заказ мало сказать редкость. Можно подумать, Сара вернулась с войны, вынырнула из кошмарного сна.
– Это он звонил, – говорит моя сестра.
18 декабря
Жо вернулся из Парижа, он там скучал без нашего острова. Я помогала священнику делать в левом нефе городской церкви рождественский вертеп, мы расставили фигурки святых, положили мох, камушки, еще у нас там вода льется… Хозяева лавок соревнуются, кто лучше украсит к празднику свою витрину. Мы с мамой обсудили и решили, что не стоит навязывать Жо елку и гирлянды там всякие, слишком еще мало времени прошло… От папы никаких вестей, ясно, что он не приедет. Обычно 25-го к нам приезжает тетя Сара, но в этом году она приедет в начале января, потому что Жо собирается отмечать Рождество с друзьями в Лорьяне. Ему у них будет не так грустно, как дома.
