Между нами война - [212]

Они ворвались в религиозно почитаемый христианами, иудеями и сарацинами город.

Грабя, сжигая, убивая и ругая честь жительниц, этот кровавый бунт оглашался возгласами — «Во имя Христа! Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!»

Пропахший кровью и копотью, теперь бородатый Таррос стоял на коленях у местного храма. Он молился Богу о своем прощении.

Великий магистр Арман де Перигор пребывал у себя во Франции. Деяния его Ордена воспринимались им, как кара Господня. Все это дополнилось полным затмением солнца — по западу и востоку прошлось леденящее душу зрелище. Вскоре после полудня, когда солнце было в самом зените, оно внезапно покрылось сплошным мраком, так что его совершенно нельзя было увидеть, и почти целых четыре часа были видны звёзды, словно в ночное время.

Это прибавило ужасу обреченным и вселило уверенность людям меча.

— Пошли, брат. Восточные красотки заждались нас! — над головой Тарроса послышался голос рыцаря. За хорошую службу богобоязненного Тарроса подняли в рыцари, дав ему белую накидку. Сейчас красный крест ее был на груди — по возвращению из похода они наденут свои алые кресты на спину.

Не так представлял себе Таррос бедных служителей храма — в рядах их царил произвол, некоторые, поклявшиеся на Евангелии в безбрачии, не сторонились и мужеложства, из-за чего в лагерях по ночам никогда не тушили факелов.

Герцоги и принцы, понимающие в экономике братья нарушали клятвы, доводя ростощичество до совершенства, из-за чего им должны были даже правители. А те правители на пару с духовенством спешили замутить разум многочисленным внебрачным детям идти в «очищающие грехи» походы и стать героями, раз большего им не полагалось. Обет безбрачия в ордене хитрецы придумали, чтобы наследство оставалось духовенству и властям, а не рядовым из «бедных слуг храма».

Тамплиеры выпускали векселя — кусочки кожи, на которых была указана их ценность, скрепленная отпечатком пальца хозяина. Сначала, отдавая свое имущество, люди получали его. Этот вексель паломники, идущие в Иерусалим, обменивали во встречающихся пунктах обмена тамплиеров на золото. Так люди меньше подвергались грабежу.

Зато орденоносцев любили богачи, щедро наделяя их землей и золотом. Грабители, первые из которых действительно любили Веру и хотели добра, заставляющие идти на убой простой верующий народ, стремительно наживались.

Их военной дисциплине завидовали европейские правители, не сумевшие добиться преданности и доблести. Здесь же шли до конца — победного или предрешенного. Рай был обещан самим магистром — значит, так и будет.

— Пошли, брат! Их черные, горящие от дикого страха, глаза не сравнятся с нашими покорными землячками! — хохотал рыцарь, тянув Тарроса за плащ.

— Не сейчас, брат. Я занят. — одернувшийся Таррос продолжал молитву.

— Ты крепок в вере, брат! Знаешь, таких любят Господин и его приближенные. Если будет угодно Богу, как вернемся, я замолвлю за тебя слово, свирепый монах Таррос. — сказал старшина — какой-то наблюдавший эту картину герцог, имевший вес.

Таррос молча крестился, перебирая черными четками. Его закрытые глаза и шепчущие уста выдавали сосредоточенное богослужение.

Тарросу казалось, что это не он. Несмотря на постоянные молитвы и нищее существование с мечом в руках, он не чувствовал духовного удовлетворения. Он не ощущал очищения. Пребывая последние два года как во сне, он перестал даже задумываться о том, кто он есть на самом деле, слепо идя за старшими в ордене. Исполняя все их приказы, жестокие, иногда отвратительные.

Он поднялся и пошел по городу. Привычные его взору и слуху с ранней молодости вопли взятых горожан, вид разрухи, не поднимали в его пропащей душе жалости. Дым, бъющий в нос, трупы своих и чужих, грохот собираемой наживы и хохот солдат-храмовников — пьяных и трезвых, женский визг, детский плач, причитания и проклятия стариков — ничто больше не могло достучаться до его стального сердца. Угрюмый и хмурый, внушающий страх — в такого ищущего собственной смерти человека превратился Таррос Армандо Каллергис.

Единственное, что обитало в его болезненной высохшей душе — любовь к юной прекрасной девушке Эрис, могила которой осталась далеко-далеко. И его Вера в Бога. Таррос всегда молился за Эрис, мечтая воссоединиться с ней в Раю.

Он не питал надежды к этой жизни, как питали ее большинство рыцарей. Такими самоотверженными людьми, как Таррос и пользовались Папа и его советники, подчинившие орден себе и наживавшиеся на нем. И это не смотря на то, что при посвещении в Папство кусочек его рясы сжигался со словами о тленности этого мира и жизни в нем. Где бы ни прошлись франки, они сеяли произвол, и их бароны выжимали все соки из простых крестьян. Вилланы сбегали от баронов, но их ловили и подвергали жесточайшему наказанию. Простолюдины даже сотрудничали с сарацинами. Ужасный гнет ненасытной знати уничтожал простой народ.

— Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam! *Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу (лат.) * — с этими словами мужчины, утомленные долгими военными походами врывались в дома караемых.

Таррос молча шел, наблюдая буйство сослуживцев. Его не волновали трофей в виде золота и женщин. Его волновало только очищение пропащей души.