Между двумя романами - [3]

Наконец началось обсуждение. Вел его Всеволод Иванов, о котором я не могу не сказать несколько слов: это был настоящий рыцарь, человек благороднейший. Судите сами, когда-то, за несколько лет до этого, я подвизался в редакциях, подрабатывая на внутренних рецензиях. И на какую-то вещь Всеволода Иванова написал тогда отрицательную рецензию, чем помешал ее прохождению. Не помню уже, как это произошло и в чем было дело, - помню только, что был убежден в своей правоте.

Так вот, поднялся Всеволод Иванов в президиум, любезно пожал мне руку и сказал очень яркое одобрительное вступительное слово о моей книге. Вот так, живешь и всю жизнь учишься у людей благородству... Выступало много писателей: Тендряков, Каверин, Лев Славин, Овечкин, Кетлинская, Михалков, критик Тамара Трифонова. Выступали изобретатели... Все как сговори-лись да, роман критичен, но его критика направлена против бюрократии, мешающей прогрес-су, его критичность следует в фарватере, заданном XX съездом, отвечает его духу... И еще добавляли: "Против могут быть только "Дроздовы"" (бюрократ из моего романа). "Дроздовы" молчали пока... Все шло хорошо, и Симонов, сидя рядом со мной, кивал головой, одобряя, как все развивается. Нужно было сохранить тот коридор, ту брешь, которую пробил этот роман в унылой и часто фальшивой печатной массе. Мой "Не хлебом единым" жил уже вне меня.

А потом на сцену вышел Константин Георгиевич Паустовский. Я чрезвычайно уважал и сейчас уважаю этого человека и писателя. Но должен сказать, что еще в те времена, когда он приносил свои рассказы в "Комсомольскую правду", я замечал в нем некоторую, очень приятную кстати, инфантильность. Он был так непосредствен - этакое старое дитя, - и не чувствовалось в нем того тормозящего жизненного опыта, который должен контролировать каждое наше слово, каждый поступок. Его наивность, кстати, никому не приносила вреда, и мы, молодые работники "Комсомолки", с удовольствием читали его рассказы.

И вот тут, обсуждая мой роман, он вдруг "осадил" выступавших до него: "При чем тут XX съезд! Что вы тут говорите! Дудинцев правильно выдал этим бюрократам, завесил им..." Я не цитирую, а лишь излагаю по памяти.

Галерка, переполненная молодежью, - кстати, молодежь, видимо, представляет собой наиболее легкий материал, всегда в залах как бы всплывает, занимая места на самом верху, - тут же, как только Паустовский произнес эти слова, подняла крик, свист, затопала ногами и захлопала в ладоши. Константин Георгиевич, почувствовав контакт с молодежью и поощряемый ею, давай еще больше развивать эту мысль. Он рассказал о том, как ездил с "дроздовыми" в круиз по Средиземному морю, какие они все неграмотные и некультурные, прямо медведепо-добные со своими толстыми затылками... И все это он напрямую связывал с моим романом: здорово, мол, молодец Дудинцев, открыл нам глаза на эту страшную бюрократию!

Симонов толкает меня коленом и кивает на тех, сидящих в креслах: у них у всех, как заведенные, забегали в блокнотах золотые перья.

- Все пропало! - тихо говорит Симонов.

И действительно - пропало... Пропало! За все это Симонов простился с креслом главного редактора "Нового мира" и был отправлен в "почетную ссылку" - на два года в Ташкент. А что означало для Симонова это место? Прежде всего он потерял возможность влиять на развитие общественной мысли, которую имел как главный редактор.

Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что не только выступление Константина Георгиевича определило дальнейшие события. Среди "винтиков" партийной машины были и эксперты по вопросам идеологии - "инженеры человеческих душ". Конечно, они уже прочли роман и пред-ставили "куда надо" свои соображения. Наверное, так и было... Но я передаю то, что видел я.

Вот что значит неосторожное слово. Как медведь из басни Крылова - убил булыжником комара на лбу пустынника. Я, конечно, говорю только о медведе, а не о ком-то еще.

Но и это было не всё. К тому времени "Роман-газета" уже набрала и сверстала для своих двух выпусков мой роман. Уже меня сфотографировали для обложки, уже отпечатали контрольный экземпляр... Но это уже другая история.

* * *

И потом после обсуждения мы, оживленные, сидели за ресторанным столом. Кто угощал, не помню. В оплате стола я не участвовал, а каким-то образом все было замечательно оплачено, так что никто и не заметил. Рыцарь оплачивал. Были там Симонов, Михаил Светлов - пьяненький, Александр Альфредович Бек, Юрий Олеша, Сергей Михалков, Лагин был, кто-то вспомнил, Хоттабыч! Лагин обиделся. Есть у него и другие книги. В общем, много народа. Подняли тост за смелого редактора Симонова. Константин Михайлович задумчиво повертел рюмку в руке и поправил: "За редакторские поджилки, которые трясутся". И, как показало время, поджилки тряслись не напрасно.

А пока за пиршественным столом все казалось возможным. Брешь в броне косности и лжи была пробита.

В тот вечер мы много говорили: остроумно шутил Светлов, хвалил автора Сергей Михал-ков. Александр Альфредович развел руками и сказал: "Удивительно, я совсем не завидую!" Дорогой Александр Альфредович! Вот так, в своей особенной манере, вы не однажды защитили меня, но об этом речь впереди.