Между двух миров - [171]

Как бы то ни было, здесь кишмя кишело людьми; во времена О'Генри их было четыре миллиона, теперь — семь миллионов. Сколько же людей мог вместить этот тесный остров? И какая сила могла остановить их? Огонь? Землетрясение? Может быть, бомбы? Или они просто начнут задыхаться от тесноты? Какой-то остроумец сказал, что каждый деревенский парень мечтает заработать достаточно денег, чтобы жить в Нью-Йорке и заработать там достаточно денег, чтобы жить в деревне.

Багдад над подземкой! Ланни читал о нем в юности и теперь искал интересные типы, но ему все казались интересными. Все спешили; медленно шагали только «бывшие люди» и полисмены. Каждый был поглощен собственными делами, и глаза, блестевшие на бледном, худом и напряженном лице, были устремлены в пространство. Если кто-нибудь налетал на вас, у него не было времени извиниться, он просто отскакивал и спешил дальше; если вы были в затруднении и останавливали кого-нибудь, чтобы спросить дорогу, люди выходили из своего транса и довольно дружелюбно объясняли вам, где вы находитесь и как вам добраться туда, куда вы хотите; но, вообще, подразумевалось, что на вежливость ни у кого нет времени.

Ланни дошел до реки, которую видел с палубы «Бесси Бэдд». Вдоль набережной тянулись склады и облупленные многоквартирные дома, но в последнее время богатые заняли некоторые участки под свои купальные навесы и палатки. Это было наглядной демонстрацией резкого контраста между нищетой и роскошью. Не очень-то благоразумно со стороны богатых, подумал Ланни, но, несомненно, они скоро вытеснят отсюда бедноту. Если им что-нибудь хочется взять, они берут. Это и значит быть богатым.

Он повернул обратно и направился к югу. Дома тянулись один за другим, и все казались одинаковыми. Мили и мили грязных домов, с фасадами из бурого песчаника; если бы не солнце и не названия улиц на каждом углу, он бы решил, что ходит по кругу или, вернее, по прямоугольнику.

На всех улицах царило оживленное движение, по тротуарам спешили толпы людей. Как они живут? Как они могут выносить эту жизнь? И для чего они хотят жить? А они, несомненно, хотят. На очень немногих лицах было довольное выражение, но почти на всех отражалась твердая решимость жить. Это было чудо природы, вечно повторяющееся в муравьиных кучах, пчелиных ульях и трущобах больших городов.

Так размышлял молодой философ, элегантный философ в соответствующем утреннем костюме, с одной только пуговицей на пиджаке и маленькой гарденией на широком лацкане — поставлять эти гардении входило в обязанность отельного лакея. В былые дни над молодым человеком посмеялись бы здесь, как над хлыщом, и мальчишки, пожалуй, закидали бы его гнилой репой; но сейчас мальчики были в школе, и каждый прохожий мог за десять центов видеть точь-в-точь таких же молодых людей, как Ланни, — на экране в ближайшем кино. Никто сейчас не находил ничего странного в стройном молодом человеке, с правильными чертами лица и каштановыми усиками, одетом в костюм от лондонского портного.

Затем Ланни попал в итальянские кварталы, где полные смуглые женщины торговались из-за горсточки чеснока и красного перца, гирляндами висевшего у входа в крохотные лавчонки. Итальянские кварталы сменил «еврейский город». Все вывески здесь были написаны странными восточными буквами. Дома были очень старые, с заржавевшими железными пожарными лестницами, на которых были развешаны постельные принадлежности и всевозможное белье. На улицах валялись груды мусора — какой налогоплательщик согласился бы держать такие улицы в чистоте! Старики, в длинных сюртуках и с длинными черными бородами, стояли в дверях лавок, а на углах выстроились ручные тележки с галстуками и подтяжками, шляпами и комнатными туфлями, капустой, яблоками и сушеной рыбой. Женщины с корзинками перебирали товар, рассматривали его и торговались, тараторя на «идиш» — языке, похожем на немецкий, — многим словам его Ланни научился от своих друзей Робинов. И здесь, конечно, каждый твердо решил жить. Как они цеплялись за жизнь! С каким ожесточением отстаивали свое право не погибнуть!

VIII

Ланни знал, что где-то впереди находится Сити-холл, городская ратуша, — там сейчас все кипит в разгаре предвыборной кампании, — а также район Уоллстрит — там уже несколько дней чувствуется какая-то неустойчивость. Ланни вышел из дому с намерением посмотреть именно эти места, но они оказались дальше, чем он предполагал. Он знал, что на свете есть метро, которое за пять центов в несколько минут домчит его обратно к «Ритци-Вальдорф», и не спешил. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь из этих людей, узнать, что они думают о происходящих в мире событиях и о своем шумном сумасшедшем городе. С людьми, которые не знают, что он мистер Ирма Барнс.

Ланни испытывал в душе смутную неудовлетворенность; ему чего-то не хватало в Нью-Йорке, и теперь, проходя мимо этих грязно-бурых домов, он понял, чего именно: здесь не было ни дяди Джесса, ни красных, ни розовых какого бы то ни было оттенка — никого, кто указывал бы ему на зло капиталистической системы и утверждал бы, что она приближается к краху. Не было Рика или другого интеллигента, который на изысканном литературном языке объяснял бы ему, как расточительна система конкуренции и наживы и как старательно она подрывает собственный фундамент.