Между двух миров - [169]

Однако у всех трех оказались вполне приличные фамилии. Рядом с хозяином стояло свободное кресло, но когда Ирма хотела опуститься в него, он воскликнул — Нет, нет, не сюда. Герти намочила здесь, проклятая девка!

На таком жаргоне было принято изъясняться в этой пьянствующей компании. Ланни вспыхнул; но Ирма, видимо, привыкла к выходкам молодых людей, когда они были «здорово на взводе»; она рассмеялась вместе с другими, а официант торопливо подхватил кресло и заменил его другим.

— Отчего вы не заехали ко мне в студию? — спросил художник Ланни.

— А у вас есть студия в Нью-Йорке?

— Вот это называется интересоваться друзьями! Скажите ему, Ирма, есть у меня студия в Нью-Йорке или нет?

— Конечно, есть, Дик, и еще какая замечательная!

— Я расписал несколько таких ширм, что у вас глаза на лоб полезут.

— Мы приедем к вам, — сказал Ланни, — как только выставка Детаза закроется.

— Я давно собирался заглянуть на нее. Но в этом проклятом городе так много того, что называют искусством. Ирма, вы не слышали о новой ванной комнате, которую я расписал для Бэтти Барбекью?

— Нет, расскажите!

— Я сделал ей самую шикарную ванну, какую только можно себе представить! Кажется, что сидишь в гроте на дне морском, а стены этого грота как бы состоят из драгоценной эмали, всё сплошь бирюза и нильская зелень. С полу поднимаются блестящие морские анемоны, а по стенам плавают и ползают пунцовые морские звезды и покрытые иглами всякие пакостные морские твари, ей богу, а когда включишь невидимые лампочки, прямо дух захватывает!

— Я, конечно, очень хочу посмотреть, если она пустит меня.

— Должна пустить! Такой был уговор: она обязана пускать всех, кто хочет посмотреть, в любое время.

— Даже когда берет ванну?

— Она не берет там ванн. Неужели она рискнет забрызгать самый восхитительный интерьер в Нью-Йорке?

Окснард был вполне приличен, пока говорил об искусстве и говорил с Ланни.

Однако постепенно за столом художника становилось все менее приятно. Злосчастная особа, по имени Герти, снова появилась за столом, который она, видимо, покинула впопыхах. Дик Окснард, в эту минуту тянувший из чашки шампанское, вдруг заметил ее и с размаху поставил чашку на блюдце: — Эй ты, сучонка, пошла вон отсюда! — заорал он. — Ступай в свою собачью конуру и не смей показываться мне на глаза, пока не научишься прилично вести себя в комнатах! — Бедная девочка, — а она по возрасту была почти девочка, — вспыхнула от мучительной обиды; на глазах у нее выступили слезы, и она убежала, а ей вслед неслась самая отборная английская брань, какую Ланни когда-либо слышал. Он встал из-за стола и, сказав — пойдем, — взял Ирму за руку и увел в отдаленную часть зала. Затем подозвал метрдотеля и заказал другой столик; все кругом это видели, и художник должен был воспринять это как пощечину.

— Какая гадость! — заметил Ланни, оставшись вдвоем с Ирмой.

— Бедняга! — сказала Ирма. — Пьет до потери сознания, и никто не в силах удержать его.

— Но не могли же мы оставаться там и присутствовать при подобных сценах!

— Да-а, конечно. Но очень плохо, что пришлось все это сделать так открыто. Он в бешенстве.

— Поверь, завтра утром он и не вспомнит об этом, — сказал муж.

V

Они уселись, заказали ужин, и Ланни уже готов был забыть о злосчастном алкоголике. Но Ирма сидела так, что ей было видно Окснарда, и она сказала — Он все еще сидит там и смотрит на нас.

— А ты не обращай внимания. Не нужно.

Им подали ужин, и они для виду принялись за еду, но Ирма потеряла аппетит: — Он все еще сидит неподвижно.

— Сделай вид, что ты его не замечаешь, прошу тебя.

— Я боюсь его.

— Ну, в таком состоянии он вряд ли способен на какие-нибудь действия.

Через минуту Ирма воскликнула — Он встает, Ланни! Он идет сюда!

— Не обращай на него внимания.

Нужна была выдержка, чтобы сидеть вот так, спиной, и делать вид, что спокойно ужинаешь. Но Ланни считал, что положение именно этого требует. Когда разъяренный белокурый великан оказался в нескольких шагах от Ланни, Ирма поднялась и встала между ними. Тогда, конечно, и Ланни пришлось встать.

— Вы что ж, вообразили, что слишком хороши для нас? — воскликнул художник.

— Пожалуйста, Дик, ну пожалуйста! — умоляюще сказала молодая женщина. — Не устраивайте сцен.

— Кто устраивает сцены? Выходит — я не имею права прогнать какую-то сучонку из-за моего стола, если хочу?

— Пожалуйста, не кричите, Дик. Мы с вами старые друзья, не будем ссориться.

— Вы были моим другом, когда еще и в глаза не видали этого сопляка! И вы вернетесь к моему столу, а он пусть сидит здесь!

— Перестаньте, Дик, ведь он мой муж.

— Да уж нечего сказать — муж!

— Послушайте, Дик, будьте джентльменом и сделайте так, как я прошу. Вернитесь к своему столу и оставьте нас в покое.

Это была критическая минута. Другой муж, может быть, отстранил бы жену и съездил бы такому типу по морде; но Ланни жалел эти обломки человека и не мог забыть, что Дик все же талантливый художник или был им и что он подарил Ланни прекрасную и ценную картину, которая висит теперь в Бьенвеню.

Пьяный художник поднял руку, словно собираясь оттолкнуть Ирму, и сделай он это, — Ланни пришлось бы так или иначе вмешаться. Но тут на сцену выступило провидение в лице двух решительного вида джентльменов, внезапно выросших по обе стороны развоевавшегося художника. Такого рода провидение всегда имеется под рукой в тех местах, где подают спиртные напитки; в фешенебельных ночных ресторанах и кафе эти молодцы безукоризненно одеты и делают не больше, чем того требует необходимость, однако это народ крепкий и отнюдь не подложенная вата придает их плечам массивность.