Чувствуя, что Колька гибнет, я сжалился над ним и прошептал с последней парты, — оцените мое мужество! — глаголы совершенного вида — это такие, которые достигли совершенства, а несовершенного — которые этого самого совершенства не достигли.
А что было дальше, всем известно: Колька получил двойку.
Предлагаю всех девчонок, которые не выручили товарища из беды, осудить — неделю не продавать им в буфете пончиков с повидлом".
Ребята стонали от смеха и чуть не падали с парт. Даже Галка смеялась.
Но потом она сказала:
— Ну, хватит на этом. — И захлопнула тетрадку.
— Еще, еще! — закричали ребята. Они стучали крышками парт и орали: "Бис, бис!" Знаете, как в театре вызывают понравившегося актера.
Я понял, что должен выйти на сцену. Я встал и величественно подошел к доске. При моем появлении ребята замолкли. На их лицах блуждали улыбки. Они ждали, что сейчас я отколю еще какой-нибудь номер.
— Галя права, — сказал я. — Хорошего понемножку. Вторая серия еще не готова. Спасибо за внимание.
Я поклонился.
Мне захлопали.
В класс вошла техничка тетя Шура.
— Что это — концерт у вас или мероприятие какое?
— Репетиция, тетя Шура, — улыбнулась Галка.
— Вы репетируйте, конечно, но шепотом, — сказала тетя Шура. — За стеной директорша урок начала, услышит — она вам устроит концерт.
Так окончилось мое первое выступление. Если говорить честно, я был доволен. Такого горячего приема я и не ожидал. Правда, исполнительнице моих произведений не хватало чувства юмора, но — сойдет и так.
А самое главное — теперь никто не скажет, что я не выполнил пионерское поручение.
Не выполнил?
А аплодисменты?
То-то.
Что ни говорите, что вы мне ни доказывайте, а самое интересное в школе — это каникулы. С каким нетерпением ждешь воскресенья, а ведь каникулы — это двенадцать воскресений сразу и подряд.
Сперва, конечно, в каникулы надо выспаться. Дрыхни себе хоть до десяти часов, никто тебя не растолкает с воплем: "Опять, бездельник, опоздал в школу!"
Потом в каникулы можно вволю покататься на лыжах и коньках.
А потом заняться и серьезными делами.
Я еще вам не рассказывал, что у меня с Семкой была страсть — марки. Одно время мы чуть не помешались, говорили только о Конго, о Мадагаскаре, о Береге Слоновой Кости. За что попало мы выменивали марки. Сперва каждый собирал свой альбом, и у нас попадались одни и те же марки. Но вскоре мы объединились, а одинаковые марки решили повыгоднее обменять.
Я уже охладел к коллекции, а Семка все еще вздрагивал, когда видел новую марку, и спрашивал у хозяина драгоценности: "Что ты хочешь взамен?" Я не сомневаюсь, что попроси тот у Семки новую рубашку, которую ему вчера купила мама, он отдал бы не задумываясь.
Наши альбомы хранились дома у Семки, и мой друг часто бегал в центр города, где был большой книжный магазин. В том магазине постоянно собиралась толкучка, там обменивались марками.
Однажды Семка прибежал ко мне очень расстроенный:
— У меня какие-то гады отобрали альбом, а там Конго, Монако… Я гнался за ними, они перемахнули через забор и удрали…
А произошло вот что. Как всегда, Семка толкался в толпе мальчишек, разглядывая чужие альбомы и по называл свой.
К нему подошел длинный бледный парень и вежливо улыбнулся:
— Мне очень нравятся твои марки, мальчик. Пойдем ко мне домой. Я покажу тебе свои, у меня неплохая коллекция. Я живу рядом, во дворе.
Простодушный Семка поплелся за парнем. А кто бы не пошел? Собственно, чего бояться?
Когда они миновали ворота, какие-то мальчишки дали Семке подножку, он растянулся, а альбом упал в снег. Похитители схватили альбом и помчались к забору. Бледный парень удирал вместе с ними.
Пока Семка вскочил, пока перелез через забор, похитителей и след простыл.
— И это в самом центре города! — восклицал я, расхаживая по комнате. — Среди бела дня! Куда только смотрят дружинники!
Семка сидел в моем кресле-кровати подавленный. Я понял, что мои слова отлетают от него, как мяч от стены.
Тогда я сказал:
— Надо действовать.
И мы ежедневно стали появляться в книжном магазине. Для отвода глаз мы брали альбом с самыми обыкновенными марками — их можно купить в любом киоске.
К нам подходили, внимательно рассматривали альбом, махали руками: "А, ерунда", — и отходили. Нам это было на руку. Не привлекая внимания, мы в четыре глаза (два моих и два Семкиных) наблюдали за всеми, кто входил в обе двери магазина.
Три дня не принесли нам успеха. Надо было менять тактику.
— Вот что, — сказал я Семке, когда мы собрались в четвертый раз на "охоту". — Тебе придется изменить внешность.
Семка вздрогнул, когда я схватил его за нос.
— Вообще неплохо бы укоротить нос, но это нереально, — подумал я вслух и отпустил Семкин нос.
Семка облегченно вздохнул и ласково погладил нос.
Я еще раз оглядел Семку. Мой друг, не мигая, смотрел на меня: что еще я предложу ему укоротить?
— Придется отказаться от кудрей, — грустно сказал я.
Кудри были гордостью Семки. Еще летом, когда он узнал, что в 6-м классе можно будет щеголять в прическах, Семка стал любовно отращивать свои волосы. Когда он появился 1 сентября, все ахнули, особенно девчонки. Шевелюра преобразила Семку. Теперь он был похож на всех великих музыкантов прошлого сразу.
