Межа - [16]

— Я по месткомовским делам, — сказала она через минуту, вставая и направляясь к двери.

То, что Ипатина не было в беседке, не удивило Егора, потому что летучка затянулась и старик мог не дождаться и уйти; но когда постовой, стоявший у ворот, сказал, что Ипатин — он назвал его просто сгорбленным старичком в кожаной кепке — даже не заходил в беседку, а, всего лишь минуту постояв во дворе, совсем ушел из отделения, Егор снова подумал о странном поведении старика. Он опять вспомнил все: как Ипатин остановил его у распахнутых рыночных ворот, как сидел потом в кабинете, держа на коленях свою огромную кожаную кепку с залосненным, твердым, негнущимся козырьком, и молчал, как затем для чего-то подавал домовую книгу и как неприязненно и зло взглянул он на Егора, когда выходил из кабинета. «Нехорошо получилось», — про себя проговорил Егор, еще не сознавая, но чувствуя, что было что-то неприятное в том, как он обошелся с Ипатиным. Он решил, что надо бы, пока еще помнил, записать фамилию и адрес этого человека; оторвав листок от настольного календаря, он написал на нем: «Ипатин, ул. Кордонная», — но номера дома не запомнил так, как название улицы, потому что само слово «Кордонная» показалось ему тогда необычным. Он вывел сначала цифру шестнадцать, потом зачеркнул ее и поставил: «Двадцать шесть» — и рядом, в скобках, еще одну: «Тридцать шесть», — и, пробежав взглядом написанное, положил листок в стол. И сразу же, как только захлопнул ящик стола, сказал себе, что все, что можно было еще поправить со стариком, поправлено и сделано, что о нем уже думать нечего, а пора приниматься за другое — к часу дня на сегодня он вызвал для беседы двух сотрудниц из центральной базы снабжения, и надо было теперь перечитать еще раз кое-какие протоколы предыдущих допросов и подготовиться к разговору. Но Егор потянулся рукой не к папке с надписью «Парфюмерное дело», а к коробке «Казбека», лежавшей между тяжелым мраморным чернильным прибором и такой же тяжелой мраморной пепельницей, и, достав папиросу и закурив, негромко произнес: «Да, мы сами растим убийц…» Он произнес эту фразу не вызывающе, а спокойно, просто, удивляясь тому, как это майор Теплов и, главное, подполковник Богатенков, которого Егор, несмотря на то, что во многом был не согласен с ним, уважал, — как это они до сих пор не могут понять очевидной истины, что только мерами решительными можно успешно бороться с преступностью. На одной из летучек Богатенков сказал, что есть черта, за которой кончаются права и следователя и постового, и что каждый должен чувствовать эту черту. И тогда и теперь Егор был согласен, что она есть и что ее надо всегда чувствовать, но, как ему казалось, подполковник проводил ее очень близко, почти у самых ног, тогда как она должна быть отдалена к горизонту. Взяв ручку, Егор медленно провел линию на чистом бланке протокола, лежавшем перед ним на столе, затем, смяв бланк, бросил его в корзинку. В то время как он должен был теперь же, не откладывая, заняться «парфюмерным делом», он чувствовал, что не может сосредоточиться, и это раздражало его; но он не мог сосредоточиться не только потому, что мысли, занимавшие его на летучке, продолжали и теперь волновать его, была еще и другая причина, то, о чем неприятно было думать Егору, но о чем он все же не мог не думать, — острее, чем в ту минуту, когда слушал на летучке Богатенкова, он почувствовал неубедительность и противоречивость своих доводов, и потому ему хотелось именно теперь же разобраться, в чем заключалась эта неубедительность и противоречивость. Он принялся мысленно рассуждать, неторопливо произнося и обдумывая фразы:

«Следователь, принимаясь за дело, должен всегда исходить из того, что человек невиновен».

«Так?»

«Так. Именно всегда — это азбучная истина».

«Хотя, к примеру, я знаю, что данный человек виновен, и знаю, что есть против него улики, но, приступая к следствию, я не могу считать его виновным. Я должен во всем разобраться без так называемой предвзятости».

«Да, все сходится».

«Все верно!»

«Значит, и до совершения преступления и после того, как преступление совершено, эта истина для меня — закон».

«Да, все верно».

«Все сходится!»

«Но кроме того, что я следователь, я прежде всего человек, и я не могу, глядя на преступника и зная, что он преступник, считать его невиновным, приступая к следствию!»

«Должен. Так гласит Закон. Именно этому нас учили».

«Да, именно этому».

«Да, да, все верно».

«Все сходится».

Егору казалось, что наконец-то он понял, отчего Богатенков так осторожен и рассудителен и требует осторожности и рассудительности от других: он перешагнул через те сложности, через тот психологический барьер, с которым теперь, выйдя из институтских стен, столкнулся Егор и через который не мог и не хотел перешагивать. С той же горячностью, как и на летучке, он вновь повторил представлявшуюся ему точной и емкой фразу:

— Конечно, сами растим!..

Он уже не сидел за столом, а ходил от окна к двери и обратно. Как раз в эту минуту к нему в кабинет вошла Шура.

Приоткрыв дверь и заметив, что Егор один, Шура переступила порог и только потом спросила: «Можно?» — и, почувствовав, что сделала не так, как намеревалась, как нужно бы, и смутившись, торопливо, не глядя на Егора и почти не слыша негромко произнесенное им «да», сказала: «Добрый день» — и направилась прямо к столу. Она держала в руке сложенный трубочкой список. Подойдя к столу и развернув этот список, Шура принялась разглаживать его; она смутилась и не могла сразу начать разговор, потому что, во-первых, то, что должна была сказать: «Я зашла узнать, будете ли вы заготавливать на зиму картофель?» — представлялось ей теперь слишком официальным и хотелось придумать что-либо другое, но, кроме этой фразы, пока ничего не приходило в голову; во-вторых, она надеялась, что первым заговорит Егор, так как должен же он спросить, зачем она зашла, и тогда придется только отвечать, и это было как раз то, чего хотелось Шуре. Когда она входила в кабинет, она не успела разглядеть Егора, но сейчас, когда разглаживала лежавший на столе список, ей казалось, что она успела все как следует рассмотреть, что ясно видела, как шевельнулись его черные брови, как в уголках губ, в глазах, на всем лице, освещенном в ту секунду падавшим от окна светом, отразилось удивление, и Шура была почти уверена, что Егор удивился не просто тому, что она вошла, а, конечно, тому, что заметил на ней узкое коричневое платье, то самое, в каком видел ее в кабинете Богатенкова в первый день их знакомства. Она считала, что Егор так же отчетливо помнил тот первый день, как и она: и в каком платье она стояла, и как у нее были уложены волосы. Шура мысленно повторила слова, сказанные утром Анастасией Михайловной: «Ты сегодня чудесно выглядишь!» — и, забыв о неприязни к этой женщине, а думая лишь о произнесенных ею словах, почувствовала себя в это мгновение счастливой. Она отложила список, чтобы начать наконец разговор; но теперь, когда она уже не мельком увидела Егора, он действительно смотрел удивленно и не скрывал своего удивления, — когда она ясно увидела это, ее охватило радостное волнение; она знала, что это волнение заметно сейчас на ее лице, и надо было что-то сказать, чтобы нарушить молчание, но нахлынувшая радость была столь сильна, что она не могла произнести ни слова.