Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - [9]

Историк И. Д. Беляев обратил внимание на еще один в стране опасный аспект реформы:

В обязанности владельцев платить подати за крестьян и рабов заключалось, по-видимому, только перемещение ответственности с крестьян на владельцев; но за сим перемещением скрывалось страшное разобщение крестьянина с государством: между им и государством стал господин, и, таким образом, крестьянин сделался ответственным только перед господином: с него спали государственные непосредственные обязанности, а с тем вместе он утратил и все права как член государства, ибо в его положении, подготовленном прежним временем, права без обязанностей были невозможны[11].

Этим было положено начало опасному процессу — отчуждению от государства массы населения. Это отчуждение усугублялось затем указами и Анны Иоанновны, и Екатерины II, отдававшими крестьян в полную собственность господам. И беда тут не только в нравственном или экономическом уроне. Так заложен был фундамент катастрофического явления — социально-психологической и политической разорванности нации. Так спровоцировано было у народа ощущение тяжкой обиды, переросшей постепенно в неискоренимое сознание непримиримости интересов крестьян и дворян. Миллионы граждан почувствовали себя преданными неправедным государством.

Вред крепостного права оказался ошеломляюще многообразен. А именно податная реформа Петра окончательно определила тот катастрофический путь" на который столкнули крестьянство[12].

Государственная система, складывавшаяся в 1716–1718 годах, при ее видимой целесообразности с точки зрения сиюминутных интересов военной машины, подводила чудовищную мину под будущее страны. Здесь истоки тех кровавых катаклизмов, которые сотрясали затем Россию в течение столетий и сотрясают ее по сию пору.

Отъятие у большинства населения статуса гражданина привело к тяжкому психологическому дискомфорту, способствовавшему неразрешимому социальному озлоблению. Недаром проницательный Сперанский собирался в начале XIX века в качестве одной из первых мер для умиротворения страны уравнять крепостного мужика перед законом с другими сословиями, то есть вернуть ему гражданское достоинство еще до полной отмены рабства.

Именно в конце 1710-х годов в истории страны наступал перелом, результатом коего стало положение, горько охарактеризованное почти через сто лет тем же Сперанским: "Я вижу в России два состояния — рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению, действительно же свободных людей в России нет…"[13]

Теперь необходимо отвлечься от судеб и самоощущения массы народа и хотя бы приблизительно прикинуть, как должен был чувствовать себя человек другого слоя — человек из петровского окружения, обладающий чувством собственного достоинства.

Времена Ивана Грозного давно миновали. В царствования предшественников Петра достоинство русского аристократа, несмотря на то что он считался государевым рабом, охранялось достаточно прочной системой сословной иерархии. С воцарением Петра это чувство защищенности рухнуло. Нет надобности повторять здесь известные факты издевательств молодого царя и его "компании" над стариками боярами. Но, по свидетельствам современников, и зрелый Петр отнюдь не чуждался обидно-шутовских проделок по отношению к своим соратникам разного ранга.

Люди новой элиты — гвардейские офицеры, — в которых сам царь всемерно старался воспитать ощущение личной значимости, вовсе не были застрахованы от тягчайшего унижения.

Объективный и педантичный до наивности бытописатель Петербурга начала двадцатых годов камер-юнкер герцога Голштинского Берхгольц предлагает нам удивительные свидетельства: "…все сенаторы, заседавшие поутру в Сенате, имели приказание не снимать там масок… До сих пор еще все члены императорских коллегий обязаны по утрам являться на службу в масках, что мне кажется неприличным, тем более что многие из них наряжены так, как вовсе не подобает старикам, судьям и советникам: но в этом случае все делается по старой русской поговорке: "да будет царская воля""[14].

Знаменитый князь Репнин отказался исполнить каприз Ивана Грозного, отказался надеть маску — личину, и был в наказание зарезан. Но и угроза смерти не подвигла его поступиться достоинством.

Полтора века самодержавия сильно расшатали гордость русской аристократии, обескровили ее здоровую оппозиционность. Петровские вельможи безропотно носили и шутовские личины, и маскарадные костюмы не только во время забав, но и в Сенате, в коллегиях.

Пушкин писал о Петре: "История представляет около его всеобщее рабство… Впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою"[15].

Любой офицер мог быть подвергнут публичной порке. Как записал тот же Берхгольц, "одного поручика, состоявшего при императорском дворе, отослали на галерный двор и перед тем жестоко высекли". Есть у него и другие свидетельства о телесных наказаниях гвардейских офицеров.

Кроме равенства перед дубинкою — равенства перед наказанием — было равенство перед унижением. И не нужно этого недооценивать. Попрание человеческого достоинства и месть за это — одни из сильнейших двигателей исторических переворотов. Это чувство способно охватить общество сверху донизу. Ненависть российского крестьянства к дворянству, к помещикам вызвана была отнюдь не только экономическими причинами и не только жестокостью отдельных господ. Само по себе положение безответного раба было нестерпимо унизительно для крестьянина, часто по-человечески презиравшего своего барина. Ничто так не стимулирует ненависть, как некомпенсированное чувство унижения.