Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - [50]

Попытку князя Василия Лукича возразить Голицыну яростно пресек князь Василий Владимирович Долгорукий. Однако при этом он предложил в государыни царицу-бабку Евдокию.

У князя Дмитрия Михайловича, однако, готова была стройная система аргументации. И если свести воедино сведения разных источников, то произнесенная им речь сводилась к следующему: "Бог, наказуя Россию за ее безмерные грехи, наипаче за усвоение чужеземных пороков, отнял у нее государя, на коем покоилась вся ее надежда". Тут князь Дмитрий Михайлович несколько покривил душой в угоду необходимой риторике, ибо он прекрасно знал чреватые тиранством изъяны характера покойного царя, как не мог он забыть и то, что сам он и его брат фельдмаршал оказались далеко не в чести к концу царствования Петра II. Но дальнейшие рассуждения князя были совершенно искренни и дальновидны.

Мужская отрасль императорского дома пресеклась, и с нею пресеклось прямое потомство Петра I. Нечего думать о его дочерях, рожденных до брака с Екатериной. Завещание же Екатерины I не может иметь для нас никакого значения. Эта женщина низкого происхождения (Голицын выразился гораздо резче, но источники сохранили смягченный вариант. — Я. Г.) не имела никакого права воссесть на российский престол, тем менее располагать короной российской.

Вот тут он походя, но бесповоротно отмел притязания отца государыни-невесты. Равно как и идею фельдмаршала Долгорукого.

Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы (Евдокии. — Я. Г.), но она только вдова государя. Есть дочери царя, три дочери царя Ивана. Избрание старшей из них, Екатерины Ивановны, привело бы к затруднениям. Сама она добрая женщина, но ее муж, герцог мекленбургский, зол и сумасброден. Мы забываем Анну Ивановну, герцогиню курляндскую, — это умная женщина; правда, у нее тяжелый характер, но в Курляндии на нее нет неудовольствий[71].

Вестфален свидетельствует:

Фельдмаршал Долгорукий ответил ему следующим образом: "Дмитрий Михайлович, твои помыслы исходят от Бога, и родились они в сердце человека, любящего свою отчизну. Да благословит тебя Господь, и виват нашей императрице Анне Иоанновне".

Все остальные последовали его примеру, и вскоре в покоях раздался громогласный и единодушный "виват императрице Анне Иоанновне". Услышавший сие барон Остерман принялся стучать в двери, а когда ему открыли, он присоединил свой голос ко всеобщим кликам. Все это происходило около 4-х часов утра 19 января…

На кандидатуре Анны Иоанновны так легко сошлись все, как на варианте нейтральном. Фельдмаршала Долгорукого устраивало ее высокое происхождение. Князь Василий Лукич был с давних времен в добрых отношениях с герцогиней и надеялся по старой памяти приобрести на нее влияние. Фельдмаршал Голицын всецело подчинялся в политике мнениям старшего брата.

Сила идеи князя Дмитрия Михайловича заключалась в ее новизне. О кандидатуре герцогини Анны явно никто не думал. Испанский посол герцог де Лириа доносил своему двору: "Выбор герцогини обманул все ожидания… Мы никогда и не думали, чтобы корона досталась кому-нибудь другому, кроме четырех лиц… именно: царицы-бабки, принцессы Елизаветы, княжны-невесты и сына герцога Голштинского".

Князь Дмитрий Михайлович, и так-то пользовавшийся немалым авторитетом, теперь, когда он столь стремительно убедил Совет принять им предложенную и для всех неожиданную кандидатуру, стал явным лидером Совета. Очевидно, ситуация была продумана им до тонкостей, и тактика его внутри Совета оказалась безукоризненной. И он не откладывая приступил к выполнению главного своего замысла. Когда кандидатура Анны была единогласно утверждена, в том числе и Остерманом, Голицын произнес фразу, которая, с одной стороны, перекладывала всю ответственность за выбор государыни на весь Совет, с другой — открывала совершенно новый политический этап.

Князь Дмитрий Михайлович сказал: "Воля ваша — кого изволите, только надобно себе полегчить".

Вот он — момент, который едва не стал поворотным в нашей истории…

Тут впервые встрепенулся канцлер Головкин, не представлявший себе иной системы, кроме петровской: "Как это полегчить?" — "Так полегчить, чтобы воли себе прибавить", — ответил Голицын.

Любопытна реакция европейца князя Василия Лукича: "Хоть и зачнем, да не удержим этого". Он, человек вполне беспринципный, был вовсе не прочь установить английскую или шведскую систему, но сомневался в реальности замысла, сознавая тяжесть последствий возможной неудачи.

"Право, удержим!" — отвечал Голицын. Но, видя, что одни министры замкнулись в явном неприятии, а другие поражены новой неожиданностью, он не стал форсировать события, сказав только: "Будь воля ваша, только надобно, написав, послать к ее величеству пункты". Князь Дмитрий Михайлович понял, что даже тем, кто лоялен к его идее, надо дать привыкнуть к ней. Он явно ни с кем заранее не сговаривался, — разве что с братом, — чтоб не вызвать подготовленного противодействия. Но в равной степени понимал он, что мысль об ограничении самодержавия вдохновляет многих. Из тех, кто сидел рядом с ним в тот момент, он рассчитывал на двух персонажей драмы царевича Алексея — на своего брата и фельдмаршала Долгорукого.