Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - [13]

Нужен был огромной интенсивности стимул, чтоб толкнуть Кикина на тот путь, на который он встал. Разумеется, первое, что приходит на ум, — обида. "Затаив злобу на царя, Кикин решил поправить свою оборвавшуюся карьеру, но ставку сделал не на настоящее, а на будущее, когда трон займет наследник Алексей. С этой целью Кикин сблизился с царевичем, стал его приятелем, что благодаря уму и обаянию сделал без труда"[19], - пишет Н. И. Павленко.

"Чудовищем злобы и коварства" назвал Кикина в тридцатые годы XIX века историк Н. Устрялов.

Все верно — Кикиным в его вражде к царю наверняка двигали и яростные личные страсти. Но исчерпывалась ли этим подоплека страшного конфликта?

Ведь если поверить в дремучее ретроградство царевича Алексея, то что за карьера могла ждать кораблестроителя Кикина в его царствование? Степенное московское житье и боярский чин? Безбедный покой был ему обеспечен и теперь — захоти он этого. Но Александр Васильевич, высланный на житье в Москву, рвался обратно в Петербург — в опасное соседство с раздраженным царем, где кипела новая жизнь.

До нас дошел поразительный факт, очень многое в драме Кикина объясняющий. Во время следствия по делу Алексея Петр спросил у висящего на дыбе Александра Васильевича: "Как ты, умный человек, мог пойти против меня?" Истерзанный пытками Кикин, вместо того чтобы молить о пощаде и милости, ответил: "Какой я умный! Ум простор любит, а у тебя ему тесно".

Отнюдь не все, уличенные в злоупотреблениях и впавшие в немилость у Петра, переходили в оппозицию. Большинство проштрафившихся старались так или иначе заслужить полное прощение. Случай Кикина — принципиально иной. В канун "дела Алексея", в канун податной и церковной реформ, в переломный момент царствования, когда приближалась максимальная "теснота" для ума русского человека, почувствовавшего меру своих сил и возможностей, Кикин против этой "тесноты" взбунтовался.

Об этой принципиальной историософской подоплеке "дела царевича" мы будем еще говорить, а сейчас посмотрим — в чем же выражалось сотрудничество Кикина с царевичем, их приятельство.

Когда в 1716 году Петр заставил сына делать выбор, то главными советниками Алексея оказались Кикин и князь Василий Владимирович Долгорукий. Сперва Кикин рекомендовал царевичу отречься от престола за слабостью и неспособностью нести бремя власти. Затем, когда Петр потребовал от Алексея либо ревностно служить государству, либо удалиться в монастырь, Кикин советовал царевичу идти в монастырь, но сказал при этом знаменательную фразу: "Вить клобук не прибит к голове гвоздем: мочно его и снять". И добавил: "Теперь так хорошо; а впредь что будет, кто ведает?" Но все эти разговоры происходили на фоне идеи побега, которая родилась именно у Кикина и постепенно крепла.

Что самое важное — показания царевича о времени возникновения этой идеи напрочь разбивают версию о том, что Кикиным двигала лишь обида на царя.

Восьмого февраля 1718 года, в самом начале розыска, не пытанный и уверенный в отцовской милости Алексей писал Петру: "О побеге моем с гем же Кикиным были слова многажды, в разные времена и годы, и прежде сих писем…" Первые неприятности у Кикина начались в 1713 году, именно тогда, когда Алексей переехал на жительство в Петербург. Очень может быть, что смутные обстоятельства и подтолкнули Кикина к этой дружбе. Но до ареста и розыска, которые грянули в 1715 году, было еще далеко, а Кикин уже готовит царевича к фактическому мятежу против отца. Еще Петр не прислал Алексею грозных писем, требующих сделать выбор, а Кикин уже предвидит подобную возможность и прикидывает варианты.

Окончательный шаг Кикин действительно сделал уже в новом своем опальном состоянии. Царевич показал: "Когда я в Галландию ехать раздумал и возвратился в Питербурх (то есть не последовал совету Кикина. — Я. Г.) и его нашел, уже по розыске, прощенна и определенна в ссылку, только уже он был не под караулом, и я с ним виделся". При этом свидании Кикин уже со всей решительностью советовал Алексею искать убежища во Франции. Это был 1715 год, то есть опять-таки до роковых писем Петра к сыну.

Кикин вел свою игру очень последовательно и настойчиво. Он предлагал Алексею разные варианты — Вену, Венецию, Швейцарию. У каждого варианта были свои достоинства и особенности. И адмиралтеец обязался отыскать для царевича наиболее подходящее убежище. Это было уже после возвращения Кикина из московской "ссылки" в Петербург, когда он снова стал ездить за границу.

Царевич показал: "А как я съехался с Кикиным в Ли-боу, и стал его спрашивать, нашел ли он мне место какое? и он сказал: "Нашел-де; поезжай в Вену к кесарю: там-де не выдаду"". Кикин утверждал, что по его просьбе русский посол в Вене Авраам Веселовский секретно посовещался с вице-канцлером Шонборном, а Шонборн поговорил с императором и тот якобы дал согласие принять беглого царевича.

Судя по противоречивому поведению венского правительства, по явному желанию императора отделаться от опасного гостя, судя по тому, что Веселовский после этих показаний Алексея не был отозван немедленно из Вены, Кикин царевича обманул. В Вене его не ждали. Царевича, как мы увидим, обманул не только Кикин. Несчастный Алексей стал фигурой в очень сложной игре, которую затевали "большие персоны" из петровского окружения. Царевич оказался точкой приложения разнородных мощных и безжалостных политических сил.