Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - [127]

Неоднократно уже мною цитированный по причине честного и ясного взгляда на события Федор Степун писал в первых месяцах после Октябрьского переворота: "Православному сознанию и исповедничеству большевизм представлялся не началом истории, а ее концом, не утреннею звездою грядущего светлого царства, а вечернею зарею запутавшегося в грехах мира. Многие ощущали Ленина антихристом и ждали Божьего суда"[152].

Далее, излагая взгляды Бердяева — это был 1920 год, когда Бердяев и Степун жили близкой духовной жизнью, свободной жизнью среди несвободы и насилия, — Степун свидетельствовал:

Объяснение неорганического, сверх всякой меры разрушительного характера нашей революции Бердяев искал в том, что Россия не сумела своевременно пробудить в себе мужеское начало и им творчески оплодотворить народную стихию. Уж очень долго она невестилась, ожидая жениха со стороны: то призывала древнего варяга, то современного немца и кончила чужеплеменным Марксом.

Явлением одновременно и своим, и мужественным был в России только Петр Великий. Но этот муж оказался насильником, изуродовавшим женскую душу России. Народ нарек его антихристом, и даже порожденная его реформами интеллигенция сразу же подняла знамя борьбы против созданного им на западный лад государственного механизма[153].

Я сознательно обратился к пересказу Степуна, а не к текстам самого Бердяева. Степун пересказывает соображения Бердяева полемически, но с явной симпатией. Очевидно, сближение "революции Петра" (Пушкин) и революции Ленина было тогда в их кругу общим местом.

Петр и Ленин воспринимались верующими людьми как антихристы.

В истории, как в процессе взаимодействия множества личностей, а в частности — в политике, все, в конечном счете, упирается в проблему справедливости.

Христос — воплощение справедливости. Антихрист — несправедливости.

Тотальный разбой, который проповедовал Ленин до захвата власти, миллионами людей был принят за осуществление справедливости.

Почему?

Одна из могучих движущих сил русской истории — обида. Народная обида на власть имущих и на тех, кто был на власть имущих хотя бы внешне похож.

Блок, с его обостренным, почти патологическим восприятием стихийных процессов, записал в дневник 6 января 1919 года:

Я любил погарцевать по убогой деревне на красивой лошади; я любил спросить дорогу, которую знал и без того, у бедного мужика, чтобы "пофорсить", или у смазливой бабенки, чтобы нам блеснуть друг другу мимолетно белыми зубами… Все это знала беднота. Знала она это лучше еще, чем я, сознательный. Знала, что барин молодой, конь статный, улыбка приятная, что у него невеста хороша и что оба — господа. А господам — приятные они или нет, — постой, погоди, ужотка покажем.

И показали[154].

Он писал это по поводу бессмысленного сожжения барских усадеб, и в том числе его Шахматова. Он верно понимал причины происходящего — глубочайшая, в глубину веков уходящая обида и неверие "господам", чужим, непонятным, коварным…

Народная обида нарастала равномерно и неуклонно. Правительства делали слишком много для того, чтобы эту обиду усугублять.

Последовательные ограничения прав не только давили крестьянина экономически, но и жестоко оскорбляли по-человечески, разрушая его основанное на понятии справедливости христианское самосознание. Это разрушение откровенной и торжествующей несправедливостью христианского самосознания русского человека и дало столь страшные результаты и в революционные месяцы, и в годы гражданской войны, и в периоды большевистского террора против сограждан и против церкви. Историк Иван Дмитриевич Беляев, нам уже знакомый, человек, не только прекрасно знавший, но и живо чувствовавший трагическую историю русского крестьянства, говорил: "По смерти Петра Великого… в какие-нибудь 35 лет владельческие крестьяне и кабальные люди, еще не совсем слитые с полными холопами при Петре Великом, так сравнялись с ними, что уже составили одно безразличное крепостное состояние, утратившее почти все права личности"[155].

Важнее всего последнее — права личности, утрата коих переживалась крестьянином болезненно, меняя его мировосприятие.

Указом от 25 октября 1730 года свежесформированное правительство Анны запретило боярским людям, монастырским слугам и крестьянам приобретать недвижимые имения и в городах, и в сельской местности. Еще через несколько месяцев крестьяне лишены были права вступать в подряды и откупа.

Власть подрубала остатки экономических корней простонародного самостояния.

Вместе с тем продолжалась ликвидация и остатков гражданских прав крестьян. Беляев подвел итог предательству власти 1730-1740-х годов по отношению к своему народу:

Страшно за бедняков: их ничто не спасает от неволи, к ним нет доверия, ни пощады, их не спрашивают, будут ли они платить подушную подать, а прямо требуют, чтобы они шли в крепость к тому, кто их примет и обяжется платить подушную подать! Самое рабство они должны считать милостью: им негде и головы приклонить, закон торжественно отрицает их личность и свободу, как будто бы тесна сделалась Русская земля, как будто бы уж так много было рабочих рук, что все промыслы и занятия были разобраны, что вольному человеку и подушных негде заработать — и волей-неволей бедняк из платежа подушных должен был идти в солдаты или искать как милости, чтобы кто-либо взял его к себе в вечное рабство и обязался платить подати