Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - [119]

И всегда в такой момент на первый план выдвигается фигура — иногда совсем ненадолго, — которая своей последовательностью и внутренней основательностью придает надежность начатому делу. Эта надежность может вскоре оказаться иллюзорной, как было с князем Дмитрием Михайловичем и его историческим "дублером" Павлом Николаевичем Милюковым. Но для начального момента присутствие такой фигуры — фатально неизбежно. История отталкивается от нее, чтобы пойти своим непредсказуемым путем.

В свойствах этой фигуры концентрируются и надежда на успех, и причины поражения. И все это тем более важно, что в исторических переворотах начальный период предрекает финал.

Милюков был тогда центральной фигурой, душой и мозгом всех буржуазных политических кругов. Он определял политику всего "прогрессивного блока", где официально он стоял на левом фланге. Без него все буржуазные и думские круги в тот момент представляли бы собой распыленную массу, и без него не было бы никакой буржуазной политики в первый период революции. Так оценивали его роль и окружающие, независимо от партий. Так и сам он оценивал свою роль… Этот роковой человек вел свою роковую политику не только для демократии и революции, но и для страны, и для собственной идеи, и для собственной личности[130].

Так писал близко наблюдавший Милюкова современник.

Этот роковой человек, прежде чем начать политическую деятельность, обернулся на мгновение назад, чтобы всмотреться в лицо другого рокового человека, словно предвидел, что ему предстоит не менее грандиозная попытка, чем князю Дмитрию Михайловичу, но вряд ли догадывался, что ее последствия будут для России еще более сокрушительны.

РОКОВЫЕ ЛЮДИ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ

Многолетняя потаенная и явная политическая работа князя Дмитрия Михайловича Голицына должна была увенчаться событием, которое и произошло в реальности в январе 1730 года, — трансформацией петровской военно-бюрократической системы и конституционным ограничением самодержавия с перспективой представительного правления.

Многолетняя политическая работа Павла Николаевича Милюкова должна была увенчаться событием, которое и произошло в реальности в феврале 1917 года, — крушением империи с перспективой конституционной монархии в сочетании с сильным парламентом.

Иллюзии князя Дмитрия Михайловича длились около пяти недель.

Надежда Милюкова на идеальный вариант просуществовала несколько дней — до отречения великого князя Михаила Александровича, в пользу которого отрекся перед тем Николай II. Затем около десяти месяцев, до разгона Учредительного собрания, длилась агония милюковских иллюзий.

Оба они не были поклонниками Учредительного собрания и предпочитали смутной воле "общенародия" точные волевые решения кружка профессионалов или вообще свои собственные. Князь Голицын готов был принять как вынужденный горький компромисс идею Учредительного собрания генералитета и шляхетства. Милюков прибег к той же идее, встретив решительную оппозицию своему главному тезису: конституционная монархия при сохранении династии.

Не только их фундаментальные государственные идеи были принципиально сходны — со всеми поправками на разность эпох, — но и сходство их личных качеств наводит на простую мысль: силовое поле истории, концентрирующее энергию миллионов индивидуальных воль, еще не сформировавших векторного направления, выдвигает сильные фигуры, носительницы положительных и радикальных идей. Эти "экспериментальные" фигуры, жертвуя собой, проясняют возможности действия, реалистичность этих идей в данный момент. Такой фигурой был в 1917 году Милюков. (У эклектика Керенского не было ясно очерченной идеи.) Таков был князь Дмитрий Михайлович. На этих фигурах проверяется уровень и характер свободы, которые способно воспринять политически активное "общенародие".

Правительство Анны Иоанновны, а через двести лет большевики — пожинали плоды этой жестокой проверки…

Подобные фигуры неизбежно обладают набором противоречивых качеств, соответствующих мучительной противоречивости момента. И быть может, главное из них — разрыв между стратегическими и тактическими представлениями. Причем это не абсолютный разрыв, который отнюдь не мешает деятелю. Не мешало же Ленину чудовищное противоречие между декларируемым как цель всеобщим счастьем и бестрепетным причинением бесконечных страданий тем самым людям, которые в перспективе должны были обрести блаженство. Это разрыв сознаваемый и тяжело переживаемый, на психологическое преодоление которого уходят силы, предназначенные для реализации идеи.

Личность князя Дмитрия Михайловича — бескорыстного в своем реформаторском стремлении, готового жертвовать собой ради достойного существования России и в то же время надменного, игнорирующего не только нижестоящих людей, но и сам ход окружающей жизни, умного, опытного и образованного, но в то же время пренебрегающего простым политическим здравым смыслом и совершающего нелепые тактические промахи, отвергающего петровскую жесткость и с трудом принимающего саму мысль о необходимом компромиссе, — эта личность нам уже знакома.

В конце февраля 1917 года безжалостная история в качестве "разъяснительной жертвы" и выдвинула на авансцену политика, в своих фундаментальных чертах близкого Голицыну.