Меж молотом и наковальней - [11]

— Интересно, при поцелуях клыки не мешают? — живо поинтересовалась шаловливая Пу.

— Не мешают, — ответила Маман раньше, чем Маша успела рот открыть.

— Совесть имей! — закричала Дракон. — Это при ребенке-то?

— А кто у нас тут ребенок? — вновь надулась Пу, потянувшись лапкой к мороженному.

Но обычно обожающая дочурку Маман сладким делиться не пожелала, одарив ошарашенного Гремлина недобрым взглядом.

— Действительно, ты уже не ребенок, — отрезала она. — Так что мороженное сегодня мое.

Пу надулась еще больше, а Маман, как бы не замечая обиды пушистой дочурки, продолжала задумчиво водить ложечкой по мороженному, собирая на нее белое с клубничными разводами лакомство.

В такой прострации она и просидела несколько часов, пока ее задумчивость не спугнул резкий звонок. Ишь ты, какой вежливый, без разрешения не входит! Раньше, чем кто-то и среагировать успел, Маман вскочила, выбежала из кухни, открыла входную дверь и повисла на шее у вампира.

Красавец же! Не тот вьюноша, что вчера, на самом деле красавец! Уверенный в себе, с выпрямленной спиной, гордым холодным взглядом. Сволочь! Красивая такая сволочь, сегодня современная какая-то: в строгом костюме и даже при галстучке.

Сыто улыбаясь, он обнял Маман за талию и что-то прошептал ей на ухо. Маман зарделась как маковый свет и стала вдруг похожей на милую, хорошенькую девочку. Глаза ее загорелись, губы заалели, послушно принимая властный поцелуй. И внутри вдруг противно заныло: было то ли завидно, то ли ревниво, сама уже не знаю.

Но долго любоваться на влюбленную пару нам не дали: вампир и Маман поднялись по лестнице, а мы так и остались молча стоять в опустевшей зале.

Старинные часы пробили три раза. Ночь медленно перетекала в раннее утро. Решив, что на сегодня приключений хватит, я пошла спать. Завтра будет сложный день.

Скольких убила ночью эта сволочь, спрашивать себя не хотелось. И никого не хотелось.

Я боялась задавать такие вопросы.

Идиотка… какая же я идиотка!

Глава пятая. Кладбище

На следующий день я запретила себе думать о Маман. Временами приходится забыть обо всем на свете и сосредоточится на чем-то для тебя очень важном.

Мои родители ушли рано, когда мне не исполнилось и тринадцати, и вместе. Так бывает. Встаешь утром, ничего не подозреваешь, перекидываешься с родными шутками, идешь себе в школу, не обращая внимания на неожиданно острое покалывание в сердце.

А на улице снег. Первый, мокрый. Тяжелые, налитые водой хлопья. И почему-то не хочется куда-то идти, хочется вбежать обратно в подъезд, на третий этаж, в нашу двухкомнатную квартиру, и…

И что «и»? Мама-папа, у меня сегодня семестральная контрольная по английскому, а я решила остаться дома? И вас дома оставить?

В школе, когда раздавали задания, я почувствовала, что слабею. Почему-то поплыло перед глазами и, напуганная моей бледностью, старенькая учительница, Анна Ивановна, спросила:

— С тобой все в порядке?

— Да, — ответила я. — Просто немного переучилась.

В тот же миг мучавшее весь день напряжение отпустило. Я уже знала, что ничего не изменишь. И когда через полчаса, прерывая контрольную, дверь открылась, и вошел директор, я и тогда знала, что ничего не изменишь. И что жизнь моя, подобно скинутой со стола хрустальной вазе, разлетается на мелкие, ослепительно яркие осколки.

Потом я не плакала. Я просто застыла на стуле в учительской, опустив лицо на ладони и мелко-мелко дрожала. Мне пытались объяснить… сухо так, будто из газетной хроники… плохие погодные условия. Не справился с управлением. Влетел в дерево. Не было никаких шансов выжить. Нам очень жаль. Жаль им! Мне почему-то не верилось. Я не чувствовала, знала, что на самом деле им… неловко. И от моей бледности, и от безмолвных слез. И что хочется им скорее от сюда выйти, оставить меня с моей бедой… одну. Совсем одну.

Дверь открылась, вошла чужая женщина. Рыжие, коротко стриженные волосы, по-мальчишески угловатая фигура. Она всунула в мои дрожащие ладони маленькую бутылочку с какой-то пряно пахнущей жидкостью и заставила сделать несколько глотков. Горло обожгло. Сердце похолодело. И стало вдруг все равно.

— Я тетя Кати, — незнакомка подала удивленному директору папку с бумагами. — Забираю девочку с собой.

Дальше я почти ничего не помню. Помню лишь дурацкое завещание. «Прошу наши тела сжечь, а прах развеять над тайгой». Они мне ничего не оставили… даже могилы, куда я могла бы пойти и выплакаться. Даже дома, в котором я могла бы о них вспомнить: квартиру продали уже через месяц. Даже родных, что бы меня поддержали… Тетку, которой я не знала, особо родной не назовешь.

На следующий день после похорон она дала мне маленький амулетик на тонкой, как паутинка, цепочке. Вот тогда я и узнала, почему отец в шутку называл меня «ведьмочкой». Я и была ведьмой.

За время, что я жила с Алиной, она не стала мне ближе, оставаясь холодной и далекой. Она была первым и последним моим учителем. Она долго и нудно рассказывала о нашей родоначальнице. Она была тем, кто запретил возвращаться к былой жизни… Мол, родители так хотели. Она увезла меня в чужой город, устроила в чужую школу, достала чужой паспорт с чужой фамилией, заставила при чужих называть себя мамой. Она же выхлопотала мне пенсию по утрате кормильца.