Меж крутых бережков - [54]

На минуту все умолкли.

— Иван Павлович идет… — прошептал кто-то.

Действительно, у порога послышались его шаги. Вскоре он открыл дверь и, улыбнувшись, поздоровался.

За ним вошла Феня, спокойная, как всегда, только покрасневшие от слез глаза выдавали ее.

— Добрый вечер, девочки. Как давно мы с вами не виделись! А я к вам с радостью!

Улыбка учителя осталась без ответа.

Удивленный Иван Павлович окинул взглядом хмурые лица своих бывших учениц, спросил:

— Что случилось?..

Доярки молчали.

— И в самом деле, ведь я к вам с радостью, только что из правления. Там получена телефонограмма — наша молодежная ферма заняла второе место в районе! Колхоз получил премию — три телевизора. Все говорят, что самый большой из них надо установить именно здесь, в красном уголке, второй — в клубе, третий — в комнате отдыха свинарок.

— Недостойны мы такой награды, Иван Павлович. Зря нас отмечают. Ошибка это… — сказала Феня.

— Почему? Никакой ошибки! Вы в последнее время прекрасно работали! Удои поднялись, и выгульный двор построен.

— И все равно мы никуда не годимся. Пусть и удои стали большими, и молоко удешевилось, а цена каждому из нас — грош!

— Катя, объясни же, в чем дело…

— Переругались мы все. Грязи накопилось — глядеть друг на друга не хочется, — ответила Катя.

— Ну, это уж ты слишком, — вмешалась Аленка, — преувеличиваешь, краски сгущаешь. Мы, Иван Павлович, завели тут разговор о человеке, о его совершенстве, начали, конечно, перебирать друг друга по косточкам, ну и, как видите, переругались.

— Выходит, все мы плохие и ничего хорошего в нас нет? — улыбнулся Иван Павлович, поняв, наконец, почему расстроены девушки.

Подруги засмеялись.

— Вот что я вам скажу, девочки (простите, что я вас так по старой школьной привычке называю), радует меня, очень радует то, что вы окрепли, стали сильней. Я только боюсь за одно — за ваши чувства. Немножко суховаты вы, резки. Не знаю, может быть, ломаются характеры, возраст ваш такой, но поймите, вас послали на ферму не затем, чтобы вы надаивали тысячи килограммов молока, стали какими-то роботами, нет, вы пришли сюда обогатить свои души, сделать их более чуткими, отзывчивыми. Помните, когда мы проходили в школе «Анну Каренину», каждая из вас переживала, чувствовала весну, понимала счастье Левина, будто шла вместе с ним на охоту, ощущала аромат пригретой солнцем опушки леса. Я помню ваши глаза в те минуты — они возбужденно блестели, я не всегда теперь вижу ваши глаза такими. Вот только у Фени, когда она недавно играла в пьесе, да еще в часы, когда вы строили выгульный двор. Замечательными, удивительными казались вы мне! Раскраснелись — лишь давай, давай! И очень хорошо, что вы начали спорить о том, каким должен быть настоящий человек.

— О, вы многого не видите, Иван Павлович, — сказала Аленка, — мы не только ругаться умеем, но и доить коров, и песни петь, и на санках с обрыва кататься.

— А я и не знал! — ничуть не обидевшись на замечание своей бывшей ученицы, улыбнулся Иван Павлович. — Между прочим, идея! Давайте-ка под Новый год съездим на тройках в Аргамаково или в «Россию». А? Постучимся в ворота — принимайте гостей!

— Это хорошо, Иван Павлович! — подхватили девушки.

Наташа, вспомнив о чем-то, оживилась, хотела было вставить свое словцо в разговор, но так ничего и не сказала…

А Иван Павлович, увлеченный предстоящей поездкой, тихонько насвистывал что-то из «Времен года» Чайковского.

Домой шли прямой дорогой, под березками.

— А скажите, Иван Павлович, бывает вечная любовь? — опережая других и стараясь быть поближе, поинтересовалась Аленка.

Наташа, торопясь и перебивая ее, заговорила о своем:

— Можно ли полюбить в жизни дважды?

Феня урывками слышала ответы Ивана Павловича — ей мешали сосредоточиться далекие всхлипы баяна. «Кого-то ждет! А может, я не права, что таю кое-что от Наташи, может, рассказать ей о моей любви и о мечтах, как-никак живем и работаем вместе, а я действительно сухарь…»

Расстались у почты. Наташа, потоптавшись на месте, сказала Фене:

— Пройдемся до берега?

Та согласилась, понимая настроение подруги.

На улице было тихо, морозно. Слышался скрип снежка под валенками, в небе мигали звезды.

Разговор начала Наташа:

— Прости, Феня, может, я тебя чем-нибудь обидела. Понимаешь, больно уж ты какая-то…

Наташа вздохнула, а Феня улыбнулась, притянула подругу поближе к себе за воротник и горячо зашептала ей в лицо:

— И ни черта ты не знаешь! Может, я виновата во всем, но ведь и ты не больно-то делилась. Так вот, дорогая моя, есть и у меня мечты, и большие, есть и любовь, но пока безответная, и поэтому говорить мне тебе совсем нечего… Не о Ване я. Он что ж — походит, походит и перестанет… Не нравится мне Ваня. А гулять с тем, кто не нравится, я не смогу…

— А о чем ты мечтаешь — быть артисткой, да? Ой, Фенька, ведь у тебя талант…

Феня опять улыбнулась:

— И вовсе не артисткой, а зоотехником или ветеринаром, эти две профессии так схожи, что я до сих пор теряюсь: кем мне быть…

Наташа, едва поспевая за Феней, ответила:

— Вот видишь, опять ты права, все у тебя размечено, разложено по полочкам, а у меня, как у того маятника, что качается на старых часах — туда, сюда, туда, сюда, — ничего не получается. Знаю только одно — люблю Толю, а вот работа, работа вроде и не по мне, да уж я смирилась… — Наташа замолчала.