Меж колосьев и трав - [12]

— А это Аверкий? — показал он сейчас на фотографию.

— Да…

Михаил долго присматривался к снимку, разглядывал так и этак:

— А ведь ты его не любила.

— Почему? Это когда-то ты мне весь свет закрывал, а уехал, — я всех и разглядела. Он-то был не тебе чета!

— Ну, — шутливо откликнулся Осиноватый. — Где уж нам до него! Скоро вы тогда поженились?

— Полгода спустя после твоего отъезда.

…Это было в день, когда повязали Стукалюка. В толпе шныряли какие-то старушки, и улица, вчера еще не прощавшая стукалюковских убийств, сегодня уже негодовала из-за его связанных рук. И Стукалюк, лежа на телеге у сельсоветского крыльца, чувствовал это и кричал:

— Аверкий, где ты, Аверкий? Попомни, отольются тебе мои слезы.

Мужики, помогавшие Аверкию вязать Стукалюка, куда-то разошлись. Он стоял на крыльце, рядом с которым милиционеры садились на лошадей, и раза два недобро улыбнулся стукалюковским словам. Александру испугала эта улыбка. В то же время она почувствовала вдруг острую жалость к нему, одинокому перед толпой. Прижать бы его упрямую голову к своей груди, укрыть его ото всех. С этого все и началось…

* * *

— Ну, насмотрелся? Пожалуй, и впрямь нам лучше на улице устроиться. Там у нас в палисаднике столик врыт…

Они вышли в палисадник, присели по обе стороны стола, за которым Дмитрий в редкие свободные минуты читал книги. Сквозь деревья напротив виднелся дом, у окна которого возились плотники.

Он ждал серьезного разговора, но сейчас, до прихода Кости с бутылкой, как-то неохота было его начинать.

— Это что ж, строится кто?

— Да не знаю, помнишь ли ты его? Григорий Разоренов с бабкой.

— Ну, вот и я! — появился запыхавшийся Костя. — Несите закуску.

Александра поднялась.

— Может, я Григория позову? — кивнула она в сторону соседнего дома.

Григорий пришел, не чинясь, выпил со всеми.

— Приехал? — спросил он Мишку. — Где же ты теперь живешь? В Ташке-енте, вона! А меня вот золотом осыпь, никуда не поеду. Здешние мы: здесь родились, здесь и помирать будем. Погори здесь все, так мы и тогда еще три дня на золе будем сидеть… Один раз и уезжал всего отсюда — на войну. Помню, чистили мы с Иваном Стоякиным колодец. Бах — война! Стоим в брезентовых плащах — в рубахе-то в колодец не полезешь! — а тут повестки мужикам: собирайтесь! А уж там началось — боже ты мой!..

— В войну всем было трудно, — сказал Костя.

— И тебе? — спросил Григорий.

— А что я, лысый?

— Я тоже с первого дня, — тихонько сказал Осиноватый. — Под Смоленском жара, все горит… А он сверху из пулеметов. Там и ранили в первый раз.

— А я помню, — оживился Костя, — шли ночами, на ходу спали, я едва не потерялся: все свернули, а я прямиком дошел, хорошо еще догнали, вернули. В войну всем плохо было.

Александра посмотрела на Мишку. Это ему было плохо? Одному? Попробовал бы он тогда тут, в сорок первом. Остались одни бабы, а радио каждый день — «сдали, сдали, сдали»… Дед Якуша утешал: ничего, мол, страшного, если даже и немцы придут. Ну, будут паньские аканомии? Так они были уже когда-то!.. Дед был стар, выживал из ума, и бабы кричали на него: «Молчи, дед… Молчи!»

— То верно, — согласился Григорий, — в войну всем трудно было. Только другие с нее и совсем не пришли. Как вот Аверкий. А мы…

— Это что же здесь происходит?

Ветви внезапно раздвинулись и показалось лицо Дмитрия.

— Рабочий день, жатва, а тут пир горой. Чего это ты, мать, устраиваешь?

— Так все равно здесь одни пенсионеры да приезжие, — отшутилась Александра.

— Да лодыри, да расхитители социалистической собственности, — в тон сказал ей Дмитрий, глядя на Костю.

— Чего ты уж так-то, Аверкиевич? — отозвался тот.

— А что, это не ты вчера с дороги зерно увез?

— С какой дороги?

— Не притворяйся, отвечать будешь по всей строгости закона.

— За что? — возмутился Костя. — Шофер просыпал, а я собрал только…

— А отвез куда? Учти, судить будем!

Дмитрий окинул взглядом стол и ушел в избу.

— Ну, люди! — сказал Костя, натягивая на потный лоб фуражку. — Все им не так!

И пошел обиженный.

— Постой, — закричал ему Мишка. — Я с тобой!

— Ты зачем приходил-то? — спросила его Александра.

— Справку для собеса мне, стажа не хватает, — быстро объяснился Мишка. — А если написать, что в колхозе я, то…

— А ты разве был в колхозе?

— Нет, но… Э! Да я лучше завтра зайду…

— Заходи…

Александра задумчиво смотрела ему вслед.

— Справку ему!

— Брось, — тронул ее за рукав Григорий. — Брось! Давай лучше выпьем. За Аверкия. Вечная память…

Александра опустилась на лавку, закрыла косынкой лицо и заплакала. И весь день до вечера, что бы она ни делала, думала только об Аверкии.

* * *

Солнце одело в розовое травы за рекой. Тень от моста ушла далеко по воде и легла на крутой берег, а Александра все рассматривала фотографии мужа. В комнате чуть слышно потрескивало что-то: может, рассыхалось, предвещая непогоду, сито, а может, возился где-нибудь состарившийся вместе с хатой домовой. Иногда Александра верила в него, особенно с тех пор, как уехал Аверкий. Иногда ей казалось, что и война, и все последующие невзгоды стали возможны от того только, что уехал из дому Аверкий, а будь он дома, и войны никакой бы не было.

Свадьба у них была веселая. Маленький Никанор Свириденко запевал тоненьким голоском: