Мейсенский узник - [54]

В общей сложности Фридрих заполучил пятьдесят два ящика лучших мейсенских изделий. Половина их предназначалась для него самого, вторую половину продали за весьма значительную сумму. То, что уцелело после погрома в Альбрехтсбурге, король постепенно раздарил своим военачальникам.

Жителям захваченного Мейсена казалось, что они навсегда лишились своей фарфоровой мануфактуры, что все прошлые достижения вместе с саксонской армией ушли в небытие.

Горше всего было сознавать, что битва оказалась совершенно ненужной. В самый ее день до мейсенской ставки Фридриха добрались известия из Праги: Август и австрийский двор согласны подписать мир. Все три стороны конфликта вынуждены были наконец признать, что затянувшаяся война поставила их страны на грань разорения.

Торопясь положить ей конец, Фридрих согласился на уступки Августа: Силезия остается за Пруссией, а Саксония выплачивает победителю миллион крон контрибуции помимо уже захваченного фарфора — вечного напоминания «о хрупкости человеческого благополучия». На Рождество 1745 года был подписан Дрезденский мир.

На сей раз Фридриху не удалось завладеть Мейсенской мануфактурой или перевезти ее в Берлин, однако он не собирался отказываться от своего плана.

Глава 18 Видение жизни

…Засахаренные сливы, печенье, желе и взбитые сливки давно уступили место арлекинам, гондольерам, туркам, китайцам и пастушкам саксонского фарфора… Постепенно целые стада коров и овец из того же хрупкого материала распространились на весь стол средь сахарных домов и леденцовых храмов; крохотные Нептуны в повозках-раковинах раскатывают по зеркальным океанам и морям из серебряной фольги, и, наконец, взорам предстают все метаморфозы Овидия во всей полноте своих превращений…

Горас Уолпол. 1753.

Вообразите сцену. 1748 год, сэр Чарльз Хэнбери Уильямс, британский посол при саксонском дворе, прибыл на банкет в дрезденскую резиденцию премьер-министра Брюля. От входа во дворец, один из самых богатых в городе, его проводили в огромный зеркальный зал. Посередине, параллельно трем сторонам комнаты, стояли длинные столы, застеленные белыми, доходящими до пола камчатными скатертями. За дальним концом сидели приглашенные: двести шесть сановников и придворных, разодетых со всей пышностью.

На господах были камзолы из бархата и парчи, отделанные золотом и серебром, на дамах — платья, сшитые по французской моде: с облегающим лифом, усыпанным драгоценными камнями, с глубоким декольте, золотым и серебряным кружевом, шелковыми цветами и лентами. Подолы юбок складками лежали на полу, а шлейфы, аккуратно расправленные лакеями, элегантно ниспадали со спинки стула. Эффект довершали высокие прически, украшенные перьями, цветами, драгоценностями и словно смеющиеся над законами тяготения, белая пудра на лице, шее и бюсте, румяна и наклеенные в стратегических точках мушки.

И все же взгляд сэра Чарльза приковали не великолепно разодетые гости, а невероятная композиция, украшавшая середину стола. «Ничего удивительнее я в жизни не видел. Мне показалось, что я в саду или в опере, но только не на обеде, — писал он позже английскому другу, все еще не оправившись от потрясения. — Посреди стола высился фонтан пьяцца Навона в Риме, по меньшей мере восемь футов высотой; на протяжении всего обеда по нему струилась розовая вода. Мне сказали, что он один обошелся в шесть тысяч талеров».

Композиция, так поразившая сэра Чарльза, была примечательна не только исключительной тонкостью работы, но и тем, что целиком состояла из мейсенского фарфора. Ни сэр Чарльз, ни его английский адресат не подозревали, что именно такие затейливые украшения принесут Иоганну Иоахиму Кендлеру и Мейсенскому заводу, на котором он работал, всемирную славу — и будут иметь больший успех, чем все другие творения саксонской королевской мануфактуры.

Рассаживаясь за столом перед великолепным фонтаном, знатные гости фон Брюля могли поздравлять себя с тем, что война отошла в область воспоминаний и в Саксонии уже целых два года царит мир. За это время промышленность расцвела и доходы вновь потекли в королевскую казну.

Мейсену политическая стабильность тоже пошла на пользу. Как только последняя прусская колонна оставила город, в Альбрехтсбурге начались восстановительные работы. К 1746 году Кендлер и Херольд вернулись из Дрездена и приступили к своим обязанностям. Печи быстро отстроили заново, машины собрали, фарфоровую массу и эмали вытащили из тайников, вместо разворованных дров закупили новые.

Внешне все оставалось привычным. Кендлер быстро достиг прежних творческих высот. Херольд был все так же авторитарен, все так же держал помощников в черном теле и враждовал с модельерами. Однако продолжавшиеся распри двух главных людей на заводе не мешали производству, как можно заключить из письма сэра Чарльза. Кендлер был на подъеме: он с удивительной скоростью рождал все новые и новые замыслы, питавшие новый тренд — моду на дрезденские статуэтки.

Идея настольного фонтана и статуэток возникла как прямой результат любви саксонского двора к банкетам. Когда король находился в Дрездене, торжественные приемы, вроде того, на котором побывал сэр Чарльз, проходили регулярно, и для приезжих были скорее испытанием, чем развеселой пирушкой. Четырех-пятичасовые обеды считались вполне обычными; бывало, что они продолжались с полудня до девяти вечера. Иностранцы находили этот обычай странным и утомительным. «Немцы крайне неразборчивы в еде и питье — для них главное проглотить, а не насладиться вкусом», — с отвращением писал Монтескье, а британский путешественник Дж. Б. С. Моррит так же неодобрительно описывал придворный банкет, на котором ему случилось присутствовать: «ужасная церемония… все обжираются, а поговорить не о чем».