Мейерхольд: Драма красного Карабаса - [14]

Глава семейства скончался 19 февраля 1892 года. А за пять дней до этого плачевного события младшие братья вместе с сестрами Мунт и другими сверстниками показали свой первый публичный самодеятельный спектакль — «Горе от ума». Сам Карл играл Репетилова. Спектакль, показанный в частном доме, прошел с успехом и был удостоен похвалы в местной газете. Через год он записал в своем дневнике: «У меня есть дарование, я знаю, что мог бы быть хорошим актером. Это — мечта моя, самая заветная…» Первые театральные впечатления Мейерхольд получил в гимназический период. И это, в сущности, решило его судьбу, хотя он пока еще стеснялся (и даже боялся) объявлять это вслух. Так как гимназическое начальство косо смотрело на участие учеников в любительских спектаклях, то Мейерхольду пришлось для дальнейших своих выступлений скрываться под псевдонимом «Ухтомский» (Ухтомкой называлось имение отца). Но ситуация и в семье, и в гимназии, где он был переростком (отставал на два, потом на три года), провоцировала душевный разброд. В семнадцать лет он признается в своем дневнике: «Какие-то страшные мысли от тоски и скуки наполняют мой мозг. Хожу, как угорелый, как будто что-то ищу. Не знаю, что делать, Страшно соскучился. Взял сейчас книгу читать, не могу, собственные думы положительно не дают сосредоточиться над строчками книги. Вообще, последнее время я все думаю и думаю. У меня как будто две жизни — одна действительная, другая — мечтательная. Последней я, конечно, отдаюсь больше, так как в первой, окружающей меня, слишком, слишком мало утешительного, слишком мало того, что нахожу я в жизни мечтательной».

Смерть Эмилия Федоровича не улучшила обстановки в семье. Старшие сыновья Артур и Альберт, прежде трепетавшие перед тираном-отцом, охотно взяли на себя его роль, упрекая «беспутных» младших в равнодушии к интересам семьи, угрожая лишить их доли в семейном бизнесе. Эти попреки в конце концов вызвали взрыв. Карл во всеуслышание заявил, что не нуждается ни в отцовских деньгах, ни в лютеранстве, что он переходит в православие и меняет имя. Это было второе событие. В июне 1895 года, сразу после окончания гимназии, он взял себе имя Всеволод в честь одного из любимых своих писателей, трагически погибшего Гаршина. А также изменил фамилию, точнее, одну букву в ней, став из Мейергольда Мейерхольдом. И в довершение всего объявил о своем намерении обратиться к «мечтательной жизни» — а именно стать актером.

Ошарашенные этим бунтом мать и братья решили не выносить сор из избы. Они упросили новоявленного Всеволода для начала окончить университет, получить диплом и профессию, а потом — если уж так приспичит — идти куда угодно, хоть в актеры. Он, подумав, согласился.

ЕГО УНИВЕРСИТЕТЫ

Однако что же вы сидите предо мной?

Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?

Вы избалованы моею добротой,

Но все же я король, и я расправлюсь с вами!

Алексей Апухтин.

Сумасшедший

Как и следовало ожидать, поступление в университет обернулось для Мейерхольда полнейшим разочарованием. Он скучал на лекциях. Он не сошелся с товарищами по учебе. Не понравилась ему и Москва — архитектурные новинки, городская суета, магазины, конка мало его занимали, вызывая скорее раздражение. Потрясло его немногое, и этим немногим были театральные впечатления.

Вообще-то он старался обстоятельно познакомиться со всеми московскими театрами. Это было нелегко, поскольку билеты стоили дорого, да и попасть на аншлаговый спектакль шансов практически не было. Тем не менее он по мере сил пытался и иногда преуспевал. В Москве было пять профессиональных драматических театров, и главным среди них считался Малый. Здесь он испытал первое потрясение, имя которому было Ермолова. 1 сентября 1895 года Мейерхольд впервые в жизни попал в Малый театр на «Последнюю жертву» с участием Марии Николаевны. Отказываясь передать на бумаге то впечатление, какое на него произвела игра великой актрисы, Мейерхольд лаконично пишет: «Как хорошо делается на душе, когда сидишь в этом храме». (Храм — это явно Ермолова, и «сидение» в нем как-то царапает слух. Но почему-то сразу является невольная ассоциация с той — земной и надземной — воплощенной в гениальном портрете Валентина Серова.)

После этого он смотрит в том же театре «Горе от ума», которое кажется ему интересным (хотя и не всем), а в третьем акте просто замечательным. Но снова его поджидает раздражительная реакция: он смотрит занимательную драму Зудермана «Родина», где играет его пассия Ермолова, игра которой всегда оказывает на него магическое действие, и тоскливо записывает в письме к Ольге: «Отчасти и она дурно действует на мои элегические струны… Я досадую. Зачем я не на сцене… Неужели этого никогда не будет? Неужели мне суждено работать вопреки своего призвания?» А ведь в Пензе он имел немалый успех на любительской сцене — и в чеховском водевиле «Медведь», и в чтении стихов, особенно «Сумасшедшего» Апухтина (кстати, это же стихотворение было коронным номером юного Блока, тоже мечтавшего о сцене).

Знакомясь с театральной жизнью Москвы, он посещает и другие театры: театр Федора Корша и театр Михаила Лентовского «Скоморох» (наверно, точнее было бы сказать «бывший театр Лентовского» — он к тому времени уже разорился и не был хозяином «Скомороха»). У Корша он смотрит драму Льва Толстого «Власть тьмы» — пьесу десятилетней давности, только сейчас дозволенную цензурой. Успех спектакля (весьма, между прочим, заметный) он относит за счет пьесы — актеры ему решительно не нравятся. Они «так же походили на мужиков, художественно обрисованных Толстым, как я на китайского императора». Звучит несколько странно: именно актеры были (или считались) фирменным знаком Корша. И так ли уж фальшивы, так ли уж несовместимы были они с «художественной обрисовкой Толстого»? (Между прочим, как раз у Корша играл тогда будущий удачливый конкурент Мейерхольда на роль царя Федора — Иван Москвин.)