Мэтт и Джо - [11]

Глупый мальчишка. Уже, можно сказать, девять часов, и чертов звонок, считай, уже прозвенел. А где же я? Сижу на мели. В самовольной отлучке. Абигейл, на гауптвахту! Или она бесследно исчезла? Схвачена на пути в школу? Бедная невинная крошка Абигейл. Напечатают во всех газетах. Жертва торговцев живым товаром. Наряжена в прозрачное неглиже, запечатана в белый Конверт и отправлена по почте шейху Аравии. Так будут говорить о ней все. А я на самом деле сижу здесь и как глупенькая дурочка дожидаюсь этого идиота. Слепой он, что ли? Что он там сидит как прикованный? Или он всегда так? Большой Мэтт, по-моему, если бы я подожгла сейчас край твоей одежды, ты бы не догадался затоптать огонь. Ну что я теперь скажу, когда приду в школу? Что заблудилась? Что сломала каблук? Не могу же я объяснить, что дожидалась, пока ты оторвешься от скамейки и побежишь за мной. Не могу же я рассказать, что дожидаюсь тебя с тех пор, как мне минуло три года. Или это двенадцать мне тогда было? Ну пожалуйста, Большой Мэтт, подумай, что нам теперь делать? Сидеть здесь, пока нас не оштрафуют за превышение срока стоянки в неположенном месте? Или пока нас не подберут в свой фургон собачники? А может, нам превратиться в статуи, на головы нам будут садиться голуби, а раз в году, в годовщину сегодняшнего дня, уборщики с ведрами и щетками будут смывать с нас натеки помета. Честное слово, не смешно. Я должна бежать, вот что, не то опоздаю настолько, что в жизни не оправдаюсь.

АБИГЕЙЛ ЦУГ, ГДЕ ТЫ БЫЛА?

На лице ее такое выражение, какое оценить могут только девочки. Что же мне, войти, едва волоча ноги и держась за стенку? Или разбить голову о фонарь, чтобы подумали, будто я свалилась с электрички? Так или иначе, но я ухожу. Прямо вот сейчас. Решительно и бесповоротно, зову тебя в последний, заключительный, конечный раз. Это мое окончательное предложение, и повторять его я не буду. Ровно на счет «три» я встаю и ухожу. И никогда не вернусь. Раз. Два. Два с половиной. Два и три четверти. Два и семь восьмых. Ну давай же, Большой Мэтт, жалко тебе, что ли?..

Солнечная Джо.

Горячий свет. Земля обетованная за морем вздохов.

8

Восточный Теддингтон, Главная улица. Примерно девять утра. Сейчас решается что-то очень важное. Но ведь это и всегда так? Все должно произойти с минуты на минуту. Хотя, может быть, не для Мэтта. Но произойти должно сейчас, это уж точно.

Джентльмены в белых пыльниках, темных очках и с пышными усами — похоже, что накладными — измеряют рулеткой ширину проезжей части, длину участков вдоль тротуара, где стоянка машин запрещена, отмечают количество проезжающего транспорта. Университетские студенты собирают материалы для курсовых работ? Или грабители банков рассчитывают предстоящий налет, который должен состояться в среду на будущей неделе после девяти часов утра, если сохранится жаркая погода? Выбирай на вкус.

Дж. К. Баньян, зубной врач-хирург. Сидит у зашторенного окна и обламывает кончики игл на шприцах, чтобы уколы были больнее. И смеется, как бес, будто давится. Уж в чем в чем, а в этом можете быть уверены: Баньян ненавидит детей. Спросите любого, кому он выворотил челюсть.

Фургон пекаря. Нарезанные ломти хлеба для бутербродов, фасованные, в обертке, а между колесами под выхлопной трубой собираются голуби: у них назначена тренировка по подбиранию крошек. До чего обнаглели. Играют со смертью.

А вон тот тяжелый грузовик, нарочно, что ли, его так разогнали на подъеме? Чтобы сорвался с обрыва и полетел в пропасть? Правильно, туда ему и дорога.

А дальше по улице — урок английского, председательствующий — Герберт Мак-Нэлли, тридцать первый кабинет. Сейчас невидим, однако реально существует.

А ГДЕ ЖЕ БАРРЕЛЛ?

Боюсь, сэр, вам оттуда не слышно. Из того пункта на поверхности земли, где вы находитесь. Он помечен крестом на карте — тем самым крестом, сэр, что вы каждый день таскаете на спине. Баррелл на мели, застрял в четверти мили от вас, ему не хватило образования. Ему не хватает инициативы, предприимчивости. Придется вам в следующий раз, когда вы будете рассказывать (мечтательно) про своих знакомых девчонок, осветить вопрос подробнее. А то интересно-то интересно, только недостаточно поучительно. Мне нужны прецеденты, сэр, вот почему я вовсе не приветствую ваши тактические умолчания. Как вам удалось преодолеть изначальную, главную пропасть в пятнадцать лет, в каковом возрасте вы, вне всякого сомнения, тоже некогда были? Просто-напросто перешли через улицу и сказали: «Здравствуй, красотка. Я — Герберт. Считай меня частью своей жизни»? Или сидели, как Мэтт? Слова не могли вымолвить. В неоспоримой недвижности. (Вот это словосочетание! Невозможные обороты так и лезут в словарные трещины.) Вы тоже пустили корни, сэр? Как дерево, держащееся за землю.

Эй, Джо, приди посидеть под моими ветвями.

Можно так обратиться?

Под моими могучими ветвями. Раскидистыми. Где звон кузнечный, тук, тук, тук. Я — большой каштан.

Честное слово, сэр, должен быть специальный предмет. Как это никто раньше не догадался? Ребятоведение. Чтобы учить мальчиков и девочек, то есть нас, как правильно общаться друг с другом, как понимать, что думает другой. Тогда бы из нашей жизни ушли муки. И остались бы только радости — знай подбирай. Или без муки не бывает радости? Чего тут спрашивать. Так и вижу, как вы снова принимаетесь за свое: «В том-то и дело, брат, что мука и радость — одно». Это мы от вас уже слышали. Дурацкая взрослая привычка из простых вещей делать жуть какие великие истины. Любите вы сесть на край учительского стола, покачать ногой, посмотреть поверх очков, спущенных на кончик носа, поскрести в заросшем затылке своей длиннющей деревянной линейкой — эдакий Бертран Рассел,