Мэтт и Джо. А что же завтра? - [49]

— Он, по-моему, хороший человек. И вы тоже.

— В Правлении железной дороги едва ли с тобой согласятся.

Сэм сидел на клетке с цыплятами, хотя мог бы сидеть и на скамье, и внутри у него было хорошо, тепло и неопределенно. Он был доволен. Никакие глубокие чувства его в этот момент не волновали. Он просто сидел и чуть улыбался, отдыхая от ударов судьбы, которые вроде бы перестали на него сыпаться.

Его настроение по-прежнему слегка омрачало воспоминание о взрослой Роз, об этой женщине. Но кондуктор-то о ней не знал. И никто не знал. И о газетах тоже никто не знал, об этих газетах, разбросанных по дороге. И о двух шиллингах шести пенсах. И о том, что он решил не возвращаться домой. И никто не узнает, если он сам не проболтается. Кондуктор, правда, внимательно посматривал на Сэма, но он никому ничего не скажет, потому что сам нарушил правила. И билетер в железнодорожной кассе тоже нарушил, и взрослая Роз. Никто ничего не узнает, если только Сэм будет помалкивать. Правда, Сэму это нелегко. Очень даже нелегко. Про Сэма всегда все становилось известно от него же самого. Про других-то нет, а про себя он обязательно все выбалтывал. Но сегодня он будет молчать.

— Откуда у тебя все эти синяки? — спросил кондуктор.

Но Сэм не слышал и только понуро покачал отяжелевшей головой, чтобы к нему не приставали. Контролеров не было, женщин с младенцами в колясках тоже, и никто не интересовался, что он здесь делает. Колеса под багажным вагоном лязгали и стучали, отсчитывая мили. Ему было хорошо. Никаких сложностей.

За опущенными веками Сэм ощущал ритмичное биение. Словно детская колыбель, качаясь, постукивает по полу.

Чей это малыш лежит в колыбели? В деревянной колыбели, легонько покачивающейся на деревянном полу?

Он заглянул туда — вылитый Сэм.

Ну честное слово!

— Хорошенький малыш, правда?

— Он очень красивый, — сказал Сэм. — Никогда еще не было на свете такого славного малыша.

— Был. Ты.

— Да тебя-то тогда поблизости не было. Откуда ты знаешь?

— А вот и знаю. Я все-все про тебя знаю, Сэм Клеменс.

— Дорогая, я не могу поверить, что он наш.

— Уж ты поверь, — сказала она. — Лучше поверь.

Ее голова прислонилась к его синему форменному кителю. Щека была на уровне крылышек. Когда в тебе шесть футов и два дюйма, чуть не весь мир оказывается внизу, даже она. Она тронула его за рукав:

— Смотри, Сэм, будь осторожнее с этими вашими ужасными самолетами.

Он придвинулся ближе, но ничего не ответил.

— Не только ради меня, Сэм. Теперь ты должен жить еще и для него. Сэм, пожалуйста, но строй из себя героя.

— Это разве на меня похоже, родная?

— По-моему, да. Как мы будем тут жить, когда ты уплывешь от нас на пароходе? Останемся, как будто нас пополам расщепили. Половинка здесь, а половинка уедет. Возвращайся, Сэм. Возвращайся, Сэм!

— Просыпайся же, Боб! Встряхнись. Ты меня слышишь? — говорил кондуктор.

Сэм слышал.

— Через минуту прибываем. Долина Папоротников. Дальше поезд не идет. Как остановимся, иди сразу в уборную. Побудь там, пока все не успокоится и люди не разойдутся. Понял?

— Да, сэр.

— И смотри не выдай меня, если начнут спрашивать. Никому не говори, что ехал без билета. И про старину Мо не проболтайся. Он вам, ребятишкам, старается помочь, чем может.

— Я не проболтаюсь, сэр. Честное слово, не проболтаюсь.

— Только не забудь, Боб… Неспокойно мне за тебя.

— Да всё в порядке, сэр.

— Здесь очень холодно. Эта одежонка на тебе — сквозь нее горох просыплется. С утра здесь снег шел. Смотри будь осторожен. Зря не выходи. Не замерзни. Узковат ты в груди, паренек. Что мама-то твоя говорит?

Сэм вздохнул и посмотрел в сторону.

— Не одобряет? И я не одобряю. Послушай, Боб, я отвезу тебя назад. Лучше пойду на этот риск, чем оставлю тебя здесь одного.

Губы у Сэма сжались в прямую линию:

— Я не хочу возвращаться.

— Я тебя честно предупреждаю: если услышу, что разыскивается мальчик и ты подойдешь под описание, я им скажу. Мне-то что, мне от этого пользы не будет, но тебе, сынок; может быть большая польза. Я не скажу, что ты ехал бесплатно в багажном вагоне, а скажу, что видел, как ты сошел с поезда на этой станции.

— Но это нечестно.

— Нет, честно. Честнее быть не может. Возьми-ка вот два пенса. Купишь себе билет на узкоколейку. И уж там сойдешь, где сам решишь. Эти поезда так медленно идут в гору, что хоть цветочки рви из окна. Но только на мостах не сходи. И когда через лес будешь ехать, ни сходи. Не делай ничего сгоряча.

— Да вы не беспокойтесь.

— Вот тебе пара бутербродов. Мне не захотелось, Засунь их под рубашку и съешь попозже в зале ожидания. Побудь там до прибытия своего поезда. И не вздумай в такую погоду голосовать на шоссе. Купи себе билет за два пенса и будешь иметь полное право сидеть в зале ожидания. Там должна топиться печь, а если нет, то попроси, чтобы затопили.

Поезд остановился. Холод снаружи был отчаянный.

Двенадцать

Наконец все угомонилось. Только ветер никак не стихал. Разошлись люди. С резким свистом ушел поезд. Назад в Мельбурн, назад к Уикем-стрит. Прочь от черных гор. В жизни Сэма не было еще такого черного дня. Такого холодного, такого промозглого. Может, это самый холодный день в истории?