Метр Адам из Калабрии - [27]

Что же касается землекопов у Бузенто, то они находились на вершине счастья: им удалось откопать бронзовую лошадку, безусловно стоившую целое скудо.

Марко Бранди с отцом устремились к еще одному дому, в то время как ученые продолжали свои раскопки; целый день одни трудились, чтобы спасти живых, а другие — чтобы обобрать мертвого. А вечером, падая от усталости, Плачидо Бранди с сыном отправились домой (дом отца, один из трех на всю улицу, устоял и теперь возвышался над развалинами); ученые же разбили бивак прямо на дне реки.

А оба Бранди, придя домой, остались на ночлег в здании, которое могло, по существу, рухнуть с минуты на минуту, и проявили тем самым беспечную храбрость или до предела непоколебимую веру: чуть ли не одни они осмелились в эту ночь пребывать под крышей. Все жители города бежали на открытое пространство и наспех из бревен и соломы сооружали там какое-то подобие бараков. Этот поспешно сооруженный лагерь можно было бы по ошибке принять за готтентотский крааль, если бы не аристократия, всегда удирающая от опасности с удобствами — даже во время землетрясения; она нарушала дикое единообразие временных людских обиталищ, расположив повсюду немалое количество запряженных по всем правилам экипажей. Разместившись внутри их (кучера остались на облучках), владельцы экипажей сочли подобного рода пристанища более комфортабельными и, безусловно, менее вульгарными, чем бараки. В общем, вряд ли где-нибудь можно было бы отыскать одновременно столько горя и печали, как в стане несчастных, где каждому было по ком или по чем скорбеть и наименьшие утраты были у тех, кто лишился одного лишь имущества.

Ночь была ужасной; надо отметить, что очередные толчки, следующие за первым, независимо от часа, когда землетрясение начиналось, повторяются обычно ночью. Похоже, что земля боится поддаться своим исступленным содроганиям в час, когда на нее взирает солнце, и ждет, когда ее повелитель уснет, чтобы снова впасть в лихорадку, которая заставляет ее стенать и корчиться, пожирая огнем, сжигающим ее чрево. И вот по земле проходит дрожь, колокола бьют сами собой, и крики «Terremoto! Terremoto!»[6] жалобно и пугающе раздаются вокруг; все сливается в погребальную симфонию шумов, жалоб и стенаний, которая, возносясь к небу, напоминает последний вздох одного из тех проклятых городов, о которых говорится в Писании. Старый Плачидо Бранди, как и его сын, проспали не более двух часов; затем, несмотря на то что Господь, казалось, защищал их кров, они вышли из дома, но не для того чтобы бежать или предаваться мольбам и жалобам, как это делало большинство жителей, но чтобы попытаться оказать помощь тем несчастным, что, возможно, еще дышали, погребенные под развалинами собственных домов. Но отца и сына задержала на пороге странная процессия, направлявшаяся в их сторону. Это было примерно тридцать капуцинов, причем одни держали в руках факелы, а другие, обнаженные до пояса, нахлестывали себя веревками, утыканными гвоздями, и, проходя по городу, все они публично каялись в собственных грехах и грехах своих сограждан.

По пути их следования мужчины и женщины, словно привидения, выходили из развалин и преклоняли колени, вторя собственными молитвами тем, что распевали флагелланты, и отбивали такт, нанося удары по собственным плечам, откуда начинала струиться кровь. Старый Плачидо Бранди и его сын тоже встали на колени и начали, подобно прочим, петь святые литании. Но стоило мученикам, искупающим свои грехи, поравняться с ними, как Марко Бранди прервал молитву и схватил отца за руку: в предводителе флагеллантов он узнал своего помощника Паоло, а в прочих участниках процессии — остальных членов банды; все они, как он полагал, должны были бы находиться в горах Калабрии и заниматься совсем другими делами, а не публичным покаянием.

Марко Бранди не поверил своим глазам; но, будучи сам слишком религиозным, чтобы отрывать своих собратьев от столь благочестивого занятия, довольствовался тем, что последовал за ними вместе с множеством людей, которые, видя рвение святых мужей, вторили им, распевая хвалы Господу и не сомневаясь в том, что подобная жертва смягчит гнев Божий. Подойдя к ступеням церкви, факелоносцы стали петь молитвы с удвоенной силой, а флагелланты ужесточили наносимые себе удары. Столь достойный пример нашел отклик у всех собравшихся: они преклонили колени, мужчины стали рвать на себе волосы, женщины — бить себя в грудь, матери — пороть своих детей, чтобы обеспечить им искупление на всю жизнь, начиная с невинных лет, когда грешить они еще не могут, и кончая годами старческой немощи, когда грешить они уже не смогут. Наконец, когда пение молитв прекратилось, факелоносцы первыми прошли в церковь; флагелланты поодиночке проследовали за ними, а Паоло, словно генерал, командующий отходом, шел последним; он уже было вошел в церковь, как вдруг Марко Бранди остановил его, схватив за руку. Помощник главаря, чья совесть, во-видимому, еще не до конца была чиста, несмотря на совершенное им покаяние, попытался высвободить руку не оборачиваясь, ибо посчитал, что было бы неблагоразумно обращаться лицом к человеку, столь недвусмысленно выразившему желание свести с ним счеты; но в эту минуту он услышал свое имя, произнесенное чрезвычайно знакомым ему голосом Марко Бранди.